Спасти чужого

Волей-неволей такое отношение сблизило Боброва с этими странными пилотами, непонятно за каким дьяволом завербовавшимися в армию. Он потянулся к ним, заговорил раз, заговорил другой, поймал волну ответного интереса… Узнал кое-что о них. Начал что-то подозревать. Начал жалеть. Мысли летать вместе не было — слишком уж «экспериментаторы» задирали носы, с такими трудно сладить. Хотя у Боброва имелся козырь: он объективно был лучшим штурмовым пилотом, нежели они, со всеми их талантами. Он мог научить их той самой «четкости», за которую его уважали.

В обиходе эту четкость называют просто выдержкой. На земле ее Боброву частенько не хватало. Наверное, расходовалась при постановке на боевой курс и атаке. За секунды.

Когда на «экспериментаторов» вызверились все, решение будто пришло само собой. Бобров не терпел несправедливости, и просто по-человечески вступился за ребят. Увлекся, пошел на принцип, дал слово командиру…

Не сразу он сообразил, как его поступок оценили однополчане.

Забавно, что Чумак, Хусаинов и Пейпер выглядели испуганными, когда их осчастливили новостью: летать будете, да еще и «с самим Бобровым».

Пейпер, подумавши, воспринял это как профессиональный вызов. Он все на свете только так и воспринимал.

Чумак много и изобретательно выпендривался, пока не увидел, что Бобров плевать хотел на его штучки. Убежденный в своей невыносимости, Чумак сделал вывод: Бобров достиг высшего просветления, он практически бог. И тут же возлюбил командира как отца родного.

Хусаинов первым делом вручил Боброву докладную записку о системных ошибках в учебном процессе. Бобров записку прочел и назавтра половину аргументов Хусаинова подверг жестокой критике, а другую половину — критике убийственной. Звучал «разбор полетов» академично, без единого личного выпада, и под занавес как-то незаметно превратился в доверительную беседу. Хусаинов, отвыкший в полку от человеческого разговора, был сражен наповал. Тут Бобров добил его — дал свою докладную на ту же тему и попросил оппонировать. Хусаинов ночь корпел над бобровской бумагой и даже нашел в ней пару огрехов, которые Бобров с благодарностью исправил.

И все-таки, прежде чем впервые раздалось гордое «Мы — пилотажная группа “Бобры”!», прошел год. И потом еще почти три до того момента, как в строй «слабого звена» встал новенький штурмовик лейтенанта Васильева.

Авария Пейпера сильно отбросила звено назад. «Ставить на крыло» новый самолет и нагонять программу надо было в бешеном темпе: сегодня один элемент, завтра следующий, и желательно без накладок, все с первого раза. Как это перенесет молодая машина, конструкторы представляли. За гордым именем «Ворон» скрывалась психика вороны, стайной птицы. Дай ей понять свое место — и никуда она из стаи не денется. Для страховки надзирать за процессом должен был опытный летчик. Мог, по-хорошему, и не слишком опытный.

У опытных своих дел оказалось по горло.

Что будет с молодым пилотом, не представлял никто.

* * *

Механик подтащил к оружейному порту надувной матрас, и Стас мешком выпал из боковины «Ворона».

За бортом оказался сырой ноябрь, и это было просто счастье.

— Ну что, Вася! — позвали сверху. — Как настроение?

— Грызём всё… — глухо сообщил Стас, вставая на четвереньки.

— Ориентируешься правильно, — похвалил Чумак. — Выпей-ка, брат, водички.

Стас с трудом уселся и потащил с головы шлем. От головы сразу пошел пар, шлем тоже задымил.

— Чертова душегубка! Кто ее такую выдумал…

Половину бутылки он выпил, половину вылил себе за шиворот. Комбинезон на лейтенанте Васильеве все равно был мокрый насквозь.

— Килограммчик потерял, — оценил Чумак. — Ничего, осваиваешься, теперь ты у нас просто живчик. Вспомни, как поначалу тебя плющило! Да поначалу всех плющило. Говорят, даже Боба шатало с непривычки. Эта ворона, она та еще ворона, ей волю дай — любого умотает. Так что воспрянь духом!

— Сейчас воспряну, — пообещал Стас.

Механик помог летчику подняться, накинул ему на плечи куртку, принял шлем, вопросительно двинул подбородком.

— Замечаний нет, — сказал ему Стас. — Спасибо.

Подошел Бобров. Стас кое-как выпрямился и попытался доложить.

— Вольно, вольно… — буркнул тот. — Пойдемте с поля, а то простудимся. Не май месяц. Всем надеть куртки в рукава и застегнуться, быстренько… Общая оценка — нормально. Васильев, затянул с выходом. На секунду затянул. За эту секунду тебя сбили. А так все правильно сделал, молодец. Завтра давай по новой, и чтобы без этой… Расслабленности.

— Меня же не сбили! — слабым голосом возразил Стас.

— Я говорю: сбили.

Стас сделал вялый жест рукой, означающий несогласие и покорность судьбе одновременно. Из-за придирок Боброва они слишком медленно нагоняли график. Но поди Боброву возрази. У него на каждое твое неуверенное слово найдется десяток веских, как кирпичи.

— Ты не маши руками, — сказал Бобров. — Ты целую секунду думал, в какую сторону отворачивать. Так не годится. Они за эту секунду знаешь сколько железа в тебя засадили? Можешь подсчитать на досуге. Вес секундного залпа есть в справочнике.