Спасти или уничтожить

Оверат понимающе повел головой:

— Вы, кажется, довольно долго жили там, лейтенант. Насколько я знаю, преимущественный образ жизни американцев — игра. Это так?

Зайенгер уже совсем успокоился:

— У меня создалось впечатление, господин майор, что американцы весьма прагматичны и очень четко делят время на ту часть, которую у них забирает бизнес, и ту, которую они оставляют себе. И в этом смысле игра — способ отдыха. Американцы вполне могут отправиться на игру всей семьей, включая…

И тут Оверат почти закричал:

— Черт с ними, с этими американцами! Что за игры придумали вы, Зайенгер? Вы не хотите, надеюсь, назначить мне свидание?

Зайенгер стремительно покраснел:

— Господин майор…

Оверат шлепнул ладонью по столу, выпрямился и прошипел:

— Молчите, Зайенгер! Не смейте перебивать меня!

Подошел вплотную:

— Что вы о себе возомнили?

Зайенгер, дождавшись крохотной паузы, сказал с нарочито спокойным видом:

— Не составит большого труда, господин майор, выяснить, кто из нас прав, изложив суть дела в рапортах…

Он замолчал, ожидая, что Оверат начнет задавать вопросы, но тот снова вернулся к сигарете, закурил, потом подошел к окну.

Дождавшись, когда тишина начнет давить, майор прервал ее вопросом:

— Вы всерьез полагаете, что кто-то будет вас защищать, узнав, что вы осуждаете решение фюрера о стратегии восточной кампании?

Зайенгер немного смутился, но ответил все тем же ровным голосом:

— Достаточно будет сказать, что вы просто выдернули фразу из контекста, господин майор.

Снова нависла тишина, но длилась она недолго. Оверат решил, что если нельзя уничтожить этого мальчишку, то надо приоткрыть ему крохотную лазейку:

— Зайенгер, вы молоды и в принципе у вас хорошие перспективы, но есть вещи, которые не даются учебой в самых лучших университетах, а постигаются на своей шкуре в ежедневных трудах. В трудах, Зайенгер, а не в размышлениях.

Теперь майор вернулся к сигарете надолго и продолжил только после того, как затушил ее.

— О чем это я?.. Ах, да…

Он вернулся к столу:

— О ваших теоретических построениях. Зайенгер, все было бы именно так, как сказали вы, если бы не одна неточность. Только одна, но важная.

Майор Оверат неторопливо отправился к кофейному столику, насыпал зерна в мельницу и начал молоть.

— Все было бы хорошо, все было бы в вашу пользу, если бы вы обратились ко мне с рапортом, а не с письмом.

Он высыпал смолотый кофе в кофейник и снизошел до лейтенанта:

— Понимаете разницу?

И, увидев непроизвольное движение того «не понимаю», закончил партию так, как и планировал:

— Все, что я сейчас могу для вас сделать, это разрешение перенести все, что написано в письме в рапорт. Это все в данный момент. Ступайте.

И, когда Зайенгер потянулся к дверной ручке, выпустил последнюю стрелу:

— Ваши советчики иногда просто не вникают в суть происходящего.

Эту фразу он продумал несколько раз. Начни Зайенгер возражать, майор засомневался бы. Промолчи он безучастно — тоже. Но Зайенгер непроизвольно повернулся к нему с таким видом, будто хотел спросить, «откуда вы это знаете, господин майор», что все стало ясно.

Подтвердилось это через два часа, когда уже темнело, и Зайенгер пришел с рапортом. Отдав его, спросил разрешения идти, но был остановлен тихим, почти дружелюбным голосом Оверата:

— Полно вам, лейтенант, не считайте, что только вы всей душой болеете за победу германского оружия! Садитесь! Хотите кофе!

И, не дожидаясь ответа, попросил:

— Пока я готовлю кофе, повторите тезисно то, что хотели сказать. Бумагу вашу, — усмехнулся Оверат, — я прочел, но живую речь воспринимаю лучше.

Выслушал внимательно, потом еще несколько минут пытал вопросами, после чего сделал то, что было главным сегодня.

— Урок, который вам следует извлечь сегодня, мой дорогой лейтенант, таков: предлагая вышестоящему начальнику совместную игру, помните, что у него может не быть таких высоких покровителей и ваша восхитительная идея может показаться провокацией.

Майор слегка подался вперед, вгляделся в глаза Зайенгера:

— Понимаете меня? Понимаете. Теперь выкладывайте главное в той последовательности, которая была вам рекомендована.

Выслушав, встал, дождался, пока поднимется Зайенгер, подошел к нему вплотную и проговорил тихим голосом, глядя прямо в переносицу замершего лейтенанта:

— Запоминайте!

И, завершив энергичную, но весьма краткую речь, сказал, снова с усмешкой:

— Помните главное: человеку всегда кажется, что времени у него много, но лениться нам некогда. Леность — грех.

1941 год, октябрь, Москва

Совещание проводил Меркулов, но все ожидали, что в любой момент войдет Берия: уж больно важен вопрос.

Всеволод Николаевич сразу задал тон совещанию, осадив секретаря партячейки одного из управлений Филимонова, который начал с трескучих фраз о «тяжелейшем моменте» и «небывалой задаче»:

— Момент, каким бы трудным он ни был, требует дел, а не причитаний!

Обвел всех взглядом и продолжил:

— Прошу всех высказываться только по существу, без лирики и демагогии. Лопатин, начинайте!