Спасти или уничтожить

На следующий день, как и договаривались, отправился на встречу с прибывшими. Встретился и был удивлен: народ необычный. Все в гражданском, в возрасте лет за тридцать, а выправка военная. И места эти знают, между прочим, не хуже Миронова, хотя он тут уже три месяца по лесам мотается.

Правда, лица у всех какие-то суровые. Да нет, скорее постные, вроде виноватые.

Переверзев на его вопрос ответил откровенно, отведя предварительно подальше в сторонку:

— Этот отряд, товарищ Миронов, собирали по крупицам, по человеку. Все они по этим лесам прошли в июне-июле, отступали, выходили из окружения. Так что каждую травинку в лицо знают, можно сказать. Все офицеры, но разжалованы. Сюда направлены по собственному желанию, чтобы искупить вину.

Вот оно как, присвистнул Миронов.

— А этот, седой? Ему ведь лет за сорок, поди?

Переверзев не сказал ни слова. И права у него такого не было, да и сам Переверзев оказался тут почти тем же самым образом.

Группа, удивившая Петра Миронова, была создана для выполнения самых секретных и первоочередных дел, которыми были заняты спецслужбы СССР после начала Великой Отечественной и осведомлены о ней были человек двадцать, не более. И это при том, что из этих двух десятков точно знали о составе и задании четыре человека. Остальные только исполняли их приказы и поручения, не зная подробностей.

Через три дня Переверзев снова повел его «на прогул».

В расположении спецотряда их уже ждали, чтобы начать совещание.

Говорили коротко и ясно, хотя многое, как понимал Миронов, ему не открывали. Видимо, не было нужды.

Да он и не думал обижаться: у каждого свое задание.

Напоследок попросили привести к ним тайком, ничего не говоря в отряде, пять человек, хорошо знающих местность.

— Оружие свое пусть оставят в отряде. Мы их тут снарядим, а у вас, я полагаю, каждая берданка на счету, — мимоходом сказал тот самый седой, которого Миронов выделил в первую встречу.

Сказано — сделано: своих людей Миронов сам проводил к «гостям», проводил отряд до опушки. Постоял, глядя вслед…

…Дней через пять разведчики, побывавшие в окрестных селах, принесли печальную весть: был бой.

Немцы подкрепление вызвали в какой-то особой форме вроде детских комбинезонов, только пятнистых.

Долгий бой был…

В отряд никто не вернулся.

Одно утешало: никаких вестей о пленных не было…

Значит, все в бою погибли. Без мучений…

1941 год, декабрь, Берлин

Размышляя в далекой Белоруссии о неожиданных переплетениях в судьбах штандартенфюрера Борцига и лейтенанта Зайенгера, майор Оверат и не подозревал о том, насколько высоко находятся истоки всего, что тут происходит и чем он так недоволен.

Он, как и большинство людей гораздо более высоких званий и должностей, не знал, что все началось несколько недель назад, в августе.

Во время одного из приемов начальника главного управления имперской безопасности Гейдриха легко подхватил под локоток министр пропаганды Йозеф Геббельс. Довольно легкомысленное звучание его должности никого не вводило в заблуждение: личное имя Геббельса было куда более значимо.

Человек, безусловно, приближенный к фюреру Третьего рейха, Геббельс был, пожалуй, единственным, кто мог оппонировать Гитлеру в вопросах пропаганды. Говоря о необходимости каких-то новых агитационных мероприятий и прославлении героев, идущих в бой с именем фюрера, Геббельс тонко воздействовал и на идеологию нацизма.

Только он смог уже в начале войны с Советами легко и изящно завести разговор о послевоенном будущем не в европейских, а в мировых масштабах.

Поначалу Гитлер перебил и велел больше сил отдавать уничтожению большевизма, но спустя некоторое время сам вернулся к этой теме.

— Для того чтобы англосаксы сами захотели вести разговор о послевоенном устройстве, следует дать им повод, — сказал он. — К концу октября мы выйдем на линию Архангельск — Астрахань и сможем поставить перед этим фактом и Сталина, и Европу! Ни у кого не будет сил отказаться от тех требований, которые выдвинем мы.

Он сделал несколько шагов по огромному кабинету и встал спиной к Геббельсу.

Министр пропаганды давно уже заметил, что фюрер часто прибегает к этому приему, заставляя собеседников превращаться в слух, жадно внимая каждому слову вождя, и приготовился к продолжению речи.

Но Гитлер молчал, и Геббельс понял, что слово предоставлено ему!

— Мой фюрер, — начал он, откашлявшись. — События не только последних недель, но и лет показывают, насколько велик дар провидения, который даровала вам судьба и который вы так восхитительно развиваете все это время! Я говорю об этом не для того, чтобы сделать вам комплимент! Как вождь великого народа, вы не нуждаетесь в похвалах, от кого бы они ни не исходили! Мне кажется уместным именно сейчас задуматься о том, как должен быть устроен мир после нашей победы. Понятно, что после этой победы никто не посмеет ставить нам условия, однако было бы лучше, если бы мы смогли уже сейчас начать поиски потенциальных сторонников, которых смогли бы привлечь для создания прочной системы мироустройства, которая обезопасит рейх и германский народ!