Спасти Ивановку

Но что это? Холуй сделал шаг, и нога стала стремительно проваливаться в какую-то холодную противную жижу, сделал второй, и провалился еще глубже. Оглянулся на японцев, а те уже по колено ушли вниз, куда-то под траву, смешанную с этими странными, вероломными цветами.

Он хотел закричать, но не смог, в ушах появился звон, закружилась голова, ноги вдруг стали ватными, тело и разум сковал необъяснимый, парализующий страх. Парализующий настолько, что он словно наблюдал за своей гибелью со стороны, а сделать ничего не мог.

Полное оцепенение завладело холуем, даже последние мысли о том, что все равно ничего не получилось, и уже не страшно потерять такую никчемную жизнь, испарились из головы начисто.

Потрясенный Никита смотрел на вражеских солдат, медленно уходящих в трясину. Впервые в жизни ему приходилось наблюдать такую страшную смерть, и хотелось, чтобы такого больше никогда ни с кем не случалось.

— Ну разве что с врагами, — почти шепотом проговорил он и повернулся к Алексеичу.

— А почему они не пытаются спастись, почему даже не кричат?

— Так они не могут, — хмыкнул бывалый лесник, — это болото самое страшное из всех, что я знаю. Ведьмино называется. Несколько сотен лет ведьмы сюда приходили и сливали весь негатив, поэтому всякого, кто сюда попадет, мгновенно паралич охватывает. Они сейчас все видят, понимают, что гибнут, но пошевелиться даже не могут.

Враги на поверхности теперь были видны по пояс.

Никита содрогнулся всем телом, заметив, что глаза их до сих пор открыты и даже моргают.

— И долго они умирать будут?

— Пока легкие не наполнятся болотной жижей, а это произойдет, когда они полностью погрузятся. Надо уходить отсюда, а то испарения и до нас дойдут, чего доброго.

И правда, от болота послышался глухой, но громкий, — то ли вздох, то ли всхлип, то ли стон, — и повеяло смрадом.

— А ты сам-то не боишься по лесу ходить, вдруг набредешь на такое болото незаметное? — беспокоился Никита, стремительно шагая вслед за Алексеичем.

Лесник рассмеялся:

— Чтобы мне в болото попасть, это надо меня специально в него закинуть, а сам я ни за что не оступлюсь.

Матвей тем временем незаметно подкрался к строю на площади, спрятавшись за лошадью, и выстрелил сзади в охранявшего японца. Солдат свалился, сраженный пулей наповал, а Ирина Игоревна побежала к пленным, начала осторожно разрезать ножом путы на их запястьях. Люди потирали занемевшие руки, настроение у всех стало приподнятым, оживленным. Вскоре подошли Никита и Алексеич.

— Ну как, все получилось? Утопили их в болоте?

— Да, все как по маслу прошло, — ответил Никита, — только ощущение от всего этого — как будто руки замарал по локоть, даже врагов ведь убивать неприятно.

— А они нас, — безвинных, убить хотели, — заговорили освобожденные, — так что поделом им!

Иван Спиридонович был тоже здесь, и Гордей пришел с внуками. Над главной площадью Ивановки переливалось и сверкало послеобеденное яркое солнце, и лучи его отражались на крышах домов, вспыхивали на куполе церкви, оседали на первой весенней траве, а прохладный мартовский ветерок играл с ветвями деревьев и елей. Люди обнимались друг с другом, смеялись радостно, наперебой строили планы, как отпразднуют сегодня свое второе рождение.

________________

*Строка из песни Константина Кинчева

Глава 15. Луна над рекой

Ивановка, апрель 1919 года

Небольшая речка — правый приток Зеи — неспешно несла свои воды. Стояла тихая ночь, и в волнах поблескивал свет, исходивший от ярко-желтого диска луны, висевшего над рекой. Высокий человек в шинели и буденовке не спеша шел вдоль реки, ведя под уздцы коня. Иногда останавливался и оглядывался кругом, как бы выискивая кого-то взглядом. Но ни шороха, ни цокота копыт, ни шагов не было слышно.

Наконец, после двух часов томительного ожидания, из зарослей донеслось негромкое ржание и на берег вышла лошадь, в седле которой можно было разглядеть другую высокую фигуру, — и направилась прямо к человеку в буденовке.

— Осип, ты? — узнал брата Тимофей.

— Я! Насилу выбрался, наврал часовым, что к бабе поеду в город, а сам сюда, на наше место, — тихо отвечал Осип. На нем была казачья шинель, хромовые сапоги, на голове — папаха набекрень.

Братья обнялись.

— Давненько не виделись, — заметил Тимофей, — который раз уж сюда прихожу, а тебя все нет и нет.

— Не получалось, сам знаешь, бои идут не на жизнь, а на смерть. Поесть хочешь? Я прихватил с собой.

— Давай, — обрадовался Тимофей.

Осип остановился, глядя с радостью – оттого, что смог накормить младшего братика и одновременно с грустью и тоской — оттого, что должен был сейчас ему сообщить.

— В последний раз мы сегодня видимся.

— Что? — Тимофей чуть не выронил булку из рук. — Почему в последний?

— Ухожу я.

— Куда, со своими будешь отходить?

— Нет, — Осип решительно покачал головой. — Не по пути мне с ними. Как они стали деревни наши грабить и жечь, так с души воротит. Нашел же я, с кем связаться!

— Так я тебе сразу говорил! Давай я со своими поговорю, да может, к нам перейдешь?