Спасти Кэрол

Опал размышлял. Когда Вульф только зашел в его кабинет, шериф решил, что этот тип – один из нанятых Эверсом пройдох. Как и всё в случае с Дуайтом, легенда была отработана тщательно. Но, как оказалось, все было не так просто. Этот человек выглядел убедительно, потому что кое-чего явно не знал. А для шерифа это было первым признаком искренности и честности.

– С месяц назад у нас в Хэрроузе свирепствовала Болезнь, – сказал шериф.

– Увы, мне это известно. Город во власти смерти и тления.

– Прошу прощения?

– Много могил, шериф. Слишком много.

Опал помолчал.

– А вы не думаете, что смерть миссис Эверс связана с Болезнью?

Лицо Вульфа приобрело задумчивое выражение.

– Не уверен, что могу дать квалифицированный ответ, но, по-моему, нет. Я полагаю, ее убило слабое сердце.

Опал изучающе посмотрел в глаза доктора Вульфа, после чего встал.

– Благодарю вас.

Вульф, вставая со своего кресла, попытался было завести светскую беседу – о погоде, о прекрасном виде, открывающемся с ближайших холмов, но Опал не заглотил наживку, и Вульф откланялся.

Из окна шериф наблюдал, как Вульф забирается в свой одноместный открытый экипаж и выводит лошадь на дорогу, которой приехал к шерифу. Он подождал, пока экипаж скроется в темноте городских улиц, и вызвал Коула.

Когда помощник пришел, шериф сообщил ему о том, что их планы изменились. Коул должен был поехать к Дуайту Эверсу, поблагодарить его за то, что тот прислал доктора Вульфа, внимательно понаблюдать за его реакцией и все аккуратно записать. Коул тотчас же выполнил распоряжение шерифа, а, когда вернулся, сообщил Опалу, что Эверс очень рад, что все разрешилось. Коул также поведал шерифу, что Эверс совсем плох. Горюет сверх меры. Опал нахмурился.

– Это то, что я видел, – сказал Коул.

Однако Коул не видел главного после того, как покинул дом Эверса, – лица хозяина дома.

Тяжело дыша, покрывшись каплями крупного пота, в полубезумном состоянии Дуайт отчаянно пытался понять – кто оказал ему эту услугу.

Кто вообще мог знать о его планах и его противостоянии с шерифом?

Его собственное отражение, которое он перехватил в зеркале, напоминало череп: из-под пересохших губ торчали зубы, а глаза походили на речные воронки. Царапина на лице перестала кровоточить и широкой пурпурной полосой пересекала щеку.

Александр Вульф был плодом его потрясенного страхом воображения.

И тем не менее…

Фантазм внезапно обрел плоть. Он ходил, он говорил!

Дуайт запер входную дверь.

То некий человек с плавающими, меняющимися лицами являлся ему и предлагал спрятать жену.

Теперь же… Александр Вульф.

Дуайт рассмеялся, и тут же приложил ладони к губам, словно хотел подавить смех, столь неуместный возле тела жены, готовой к погребению.

Ему бы хотелось поблагодарить это существо, которое столь неожиданным образом взялось помочь ему. Но как это сделать? Дуайт приложил дрожащие ладони к сердцу, не в силах отвести взгляда от темных углов гостиной.

Благодарю вас, – хотел он сказать, но подавил слова, рвавшиеся наружу.

– Чем я вам обязан? – произнес он вместо этого.

Горючка Смок не спит. Мокси обречен

Мокси, Мокси, мой малыш,
Что ж ты, золотко, не спишь?
Попадешь ко мне на нож —
Тотчас сладким сном уснешь.

Смок пел, а ноги его стонали.

Рваные края отверстия в оловянной голени врезались в плоть бедра, и с каждой минутой рана ныла все сильнее.

Мокси уже в Хэрроузе, и Смок знал об этом.

Мокси, Мокси, мой дружок,
Утро возвестит рожок.
Мокси, Мокси, милый друг —
В банку попадет паук.

Вспышка спички в его ладонях – и Смок увидел, что достиг северной оконечности Большой дороги. В неясном свете виднелись кроны высоких сосен. В кустах шуршали звери. Смок пел для них.

Впереди, прямо перед собой, он увидел следы, по которым шел последние два дня. Похоже, лошадь Мокси устала – шаги ее делались все короче и короче.

А рядом – еще следы, от маленьких копыт. Быстрые следы, словно кто-то ехал верхом на собаке. Кем бы он ни был, это явно не спутник Мокси; наверное, какой-то случайный проезжий, быть может, посыльный, совершенно невинная жертва лесного огня.

Огонь.

Смок улыбнулся, но его глаза оставались холодными.

Он думал о мифе, окружавшем Мокси, – мифе, о котором еще раз поведал ему тот маленький человек в Григгсвилле, сгоревший в дощатом сортире.

Горючка рассмеялся, но боль тут же заставила его скривиться.

Черные копыта лошади ритмично отмеряли пространство, отделявшее Смока от его цели, и в этом топоте Горючка слышал голос Мокси, слышал слова, что скажет Мокси, когда они наконец встретятся. А скажет он то, что записано в Книге Банальностей – слова, которые произносили все герои Большой дороги, когда им наступал конец. Эти фразы они затвердили назубок в прежние времена, когда слова были горячее огня. Болтуны! Если бы тот отшельник поменьше трепал языком, но побольше стрелял, Смок был бы мертв. Но этих парней хлебом не корми, дай полялякать.