Спасти Кремль

Карл Фридрихович ещё с утра развил бурную деятельность. Поднявшись с рассветом, он шил и утюжил, а к полудню исчез. Вскоре старик портной вернулся. Он притащил под мышкой нечто, завёрнутое в холщовый мешок и торопливо сунул свёрток в угол. Затем он быстро просеменил в мастерскую, где его уже ждал заказчик, рассыпался в извинениях и начал примерку.

После примерки Шрёдер сразу взялся за работу, обещая к утру всё закончить. Улан ушёл, на пороге кратко переговорив о чём-то с вышедшей проводить гостя Лушей.

Возвращаясь, Луша с любопытством поглядела на холщовый мешок, и спросила:

– Что это вы затеяли, Карл Фридрихович? Что это у вас тут такое?

– Тс-с-с! – нахмурился портной и приложил к губам узловатый палец с надетым на него напёрстком.

– Что, это страшная тайна? – обрадованно зашептала Луша.

– Это меха, – прошелестел Карл Фридрихович в напёрсток. Он всё ещё прижимал палец к губам.

– Как вы сказали? Мех? Вы и шубы шьёте?

– Шубы я не шью. Это меха, – ещё раз, уже более отчётливо, прошипел Шрёдер, – кузнечные меха.

– А зачем они вам? – шёпотом полюбопытствовала она.

– Манекены надувать, – почти беззвучно шевелил губами Шрёдер, скосив глаза на незапертую дверь.

Луша понимающе кивнула, еле сдерживая смех. Карл Фридрихович, тайно надувающий манекены! Хе-хе. Полминуты она крепилась, потом не выдержала, и проказливо надула щёки. Клац! – Крепкие ладошки с силой хлопнули по щекам. Звук получился неприличный. Щёки покраснели.

Вдруг, внезапно став серьёзной, девочка подошла к старику поближе и заглянула ему в лицо.

– Жаль, что вам придётся заняться этим без меня. Я, Карл Фридрихович, ухожу. – И она горячо зашептала ему что-то на ухо.

Старик слушал, не прерывая, и только печально качал головой.

– О, майн готт! Чего только не делается на этом свете!.. – подытожил портной, возвращаясь к работе. Потом поднял голову и вздохнул, обращаясь исключительно к манекену. – Такого сорванца разве удержишь!

Луша молча и пристально глядела на старика, словно чего-то ожидая.

– Ладно, мундирчик бери. Вещь конечно дорогая, только кто знает, когда теперь у заказчика до него руки дойдут. Да и вырастет кадет из него, юноши быстро растут.

– Да-с, быстро растут, – повторил он, задумчиво глядя на Лушу, – особенно теперь.

По дороге в штаб

Денег на извозчика не было. Те из извозчиков, что ещё не оставили Москву, заламывали немыслимую цену. Пятьдесят рублей! Впрочем, не было и рубля, не только пятидесяти.

– Это ж надо! До войны сабля в Москве семь рублей стоила. Пара пистолетов тульских – восемь, карабин многое пятнадцать! – мрачно заметил Александров.

До главной квартиры русской армии, что стояла теперь под самой Москвой, улан Александров на пару с кадетом Раевским потащились пешком. Прохромав по мостовой версты три, улан в изнеможении лёг на землю. Контуженная нога его распухла и разболелась нестерпимо.

– Вот ведь, никогда бы не подумал, что контузия – это такая дрянь, – простонал улан. – Знаешь, Раевский, несмотря на столько битв, в которых я был, я ведь раньше и понятия никакого не имел о контузии. Мне казалось, что получить ее – не значит быть раненым!

– А чем это, Александров, вас так ударило?

– Ядром, – кратко ответил тот, вытирая рукавом невольно выжатые слёзы.

– Из пушки?

– Из пушки.