Спасти огонь

Сбоку на столике стояло ведерко со льдом и бутылкой шампанского. «Охлаждаю, чтобы отпраздновать нашу встречу», — заметил Моралес. Как дешево смотрятся мужики, когда пытаются показать, сколько у них денег. «У меня от шампанского голова болит», — соврала я: я его обожаю, особенно если это брют Круг Винтаж» 2000 года, уже охлажденный. Но лучше уж я выпью его, когда мне заблагорассудится, и заплачу за него из своего кармана, чем позволю этой сволочи Моралесу меня напоить.

«Хорошо, что ты согласилась прийти». Вот ведь циник. Я чуть не сказала: «А разве у меня был выбор?», но ограничилась ледяной улыбочкой. От моего фальшивого оскала и вообще лицемерия зависело будущее Хосе Куаутемока. Но и о прямоте забывать не стоит: нужно не вестись на его намеки.

Каждое движение Моралеса выглядело искусственным, наигранным. Эктору и Педро хороший вкус был присущ естественно, вследствие воспитания и — к чему скрывать — чувства классового превосходства, а вот у Моралеса он был грубой имитацией. Это присуще высокопоставленным политикам. Их манеры выглядели притворством, а культурные интересы словно заучивались нарочно, для показухи, а не происходили из настоящей тяги к культуре. Моралес хотел казаться светским и интеллектуальным, хотя знаний явно набирался в «Википедии».

Он не переставая поминал своего «дорогого друга Люсьена». Уверена, позвони он Люсьену — тот его даже не вспомнил бы. А вот у Моралеса память была превосходная, как и полагается уважающему себя политику. Он продемонстрировал ее, когда к нашему столику подошла пара каких-то подхалимов. Он справился о здоровье их жен и детей, причем назвал всех по именам и точно вспомнил, когда виделся с ними в последний раз. Подхалимы удалились, радуясь, что чиновник его уровня так подробно их помнит.

После долгого перечисления балетов, на которых он успел побывать в течение жизни и пока был послом в разных странах, я осмелилась спросить, а зачем, собственно, мы встретились. «Я хочу, чтобы ты узнала меня поближе, Марина, — сказал он, поедая шоколадное суфле. — Тебе прекрасно известно, что я заинтересован в отношениях с тобой и в том, чтобы ты отдалилась от этого животного». Животного? Я больше чем уверена, Хосе Куаутемок страшно гордился бы таким эпитетом. «Что именно вы имеете в виду под отношениями?» — спросила я. В течение обеда он несколько раз просил обращаться к нему на «ты». Я не хотела. Это стало бы лишней прорехой в моей броне. «Ты девушка определенного круга, из хорошей семьи, из хорошего общества. Красивая, образованная. Чего еще желать?» Я спросила прямо, что он собирается со мной делать. «По возможности — проводить с тобой ночи, путешествовать, часто встречаться. Близкая дружба, без лишних осложнений. Вот увидишь, я гораздо лучше убийцы, с которым ты кувыркаешься в тюремных гадючниках». Какой красивый способ сказать: «Я хочу, чтобы ты была моей шлюхой и я мог тебе засунуть, как только приспичит». «Вы немного торопите события, вам не кажется?» — сказала я. Он улыбнулся. «Не упусти шанса изменить свою жизнь — со мной или без меня, — изрек он. — Поверь, мы отлично поладим. This is meant to be». Я чуть не прыснула. Английский в его устах звучал нелепо. Ни костюм с Сэвил-роу, ни золотые запонки, ни часы за сотни тысяч долларов ни на йоту не прибавляли ему благородства. «Хватит нам ходить вокруг да около, дорогая. Нас явно тянет друг к другу. У меня квартира в этом доме. Может, поднимемся и поболтаем в спокойной обстановке?» Я только и смогла, что, еле ворочая языком, произнести: «Вы женаты?» Он снова улыбнулся: «Ты тоже замужем, Марина. Но разве это так уж важно?»

В его представлении женщина моего социального положения, спящая с преступником, — шлюха, готовая лечь под любого. И наверняка так думает не он один, а еще миллионов пятьдесят мужиков. Не знаю, как я сама бы отреагировала, узнав такое, например, про свою подругу. Но уж точно не стала бы смешивать ее с грязью. Нужно сопротивляться стереотипам. «Всему свое время», — ответила я Моралесу, даже игриво.