Спасти огонь

Я очень хорошо помню, как однажды воскресным вечером у нас зазвонил телефон. Сообщили, что Карраско, его жена и дети погибли в автокатастрофе — их сбила фура, не остановившаяся на светофоре. То был единственный случай, когда я видел тебя подавленным и чуть не плачущим. Ты сел в кресло и недоуменно замотал головой. «Не может быть, не может быть…» — повторял ты. Твою необыкновенную дружбу одним махом перечеркнул рассеянный девятнадцатилетний дальнобойщик. Когда ты сообщил нам о гибели семьи Карраско, мы поняли, что последний шанс на спасение упущен.

На следующий день я не поехала на занятия в литературной мастерской. Написала записку Хосе Куаутемоку и попросила Педро передать: «Директор тюрьмы запретил мне видеться с тобой, угрожал отправить в одиночку, а я не стану ни на секунду подвергать тебя опасности. Объясню подробнее, когда увидимся. Я люблю тебя».

Все утро я не переставала думать о нем. Вспоминала его поцелуи, ласки, запах, этот треклятый упоительный запах. Его ум, страсть, силу. Как можно сменять его на кого-то вроде Моралеса? Или любого другого? Нет, я люблю его, и только его. И хочу, чтобы в моей жизни его было как можно больше.

Я не могла дождаться, когда Педро и Хулиан выйдут из тюрьмы, чтобы позвонить им. Не терпелось узнать, что сказал Хосе Куаутемок, получив мою записку. В надежде отвлечься я попыталась придумать несколько движений для новой постановки. Бесполезно: куда ни поворачивалась, повсюду видела только Хосе Куаутемока. В двенадцать не выдержала и сама позвонила Педро. Не ответил. Оставила сообщение на голосовой почте: «Пожалуйста, перезвони, как только получишь это сообщение». Снова набрала в 12:03 и 12:05. Снова ничего. Потом в 12:06,12:07,12:09,12:13. Каждый звонок без ответа ввергал меня во все большую тревогу. No news, good news^[27], говорят англичане. Но в этом случае no news было похоже на то, что Хосе Куаутемок обиделся.

Я поочередно звонила то Педро, то Хулиану в 12:18,12:21, 12:24,12:27 и так далее. Сдалась в 12:55. Ifte их носит? Занятие заканчивается в 11:30. По тюремным правилам, после его окончания можно оставаться не дольше пятнадцати минут в аудитории и не дольше получаса в самой тюрьме. Почему они еще не вышли?

Наконец в 13:58, почти два часа спустя, раздался звонок. «Что случилось? Почему ты не звонил?» — накинулась я на Хулиана. «Я не смог передать записку Хосе Куаутемоку, — выпалил он. — Его забрали в апандо». Апандо, объяснил он мне, — это крошечная камера в штрафном изоляторе. Настолько маленькая, что там и человеку с ростом метр тридцать не лечь нормально, не говоря уже о Хосе Куаутемоке. Их несколько, таких подпольных помещений, упрятанных в самой глубине тюрьмы, чтобы ни одна комиссия по правам человека не добралась. Бесчеловечных карательных камер, где за два дня можно легко сойти с ума. «Почему?!» — возмутилась я. «Мы хотели поговорить с Моралесом, но он продержал нас полтора часа в приемной, а потом велел передать: ты знаешь почему». Сукин сын Моралес. А я ведь ничего дурного ему не сказала и не сделала. «Еще он сказал, что ты должна быть ему благодарна и что твой женишок вполне вытерпит пару недель в одиночке». Сам бы попробовал вытерпеть в тюрьме хотя бы день, сволочь. Даже не в клаустрофобном кошмаре апандо.

Наивно думать, что Панчо выпустит Хосе Куаутемока, если я попрошу. С его стороны это стратегия похитителя: удерживать человека в заключении в обмен на экономические или сексуальные блага. Так и нужно в дальнейшем общаться с Моралесом — как с похитителем, требующим выкупа. Дело осложняется еще и тем, что в его распоряжении множество улик моей неверности. Не одно сработает, так другое.

Мы с Педро и Хулианом договорились вместе пообедать. Они побудут со мной до половины девятого, когда у меня назначена новая встреча с идиотом Моралесом. Встретились, как обычно, в «Сан-Анхель Инн». Я рассказала про события последних дней. Хулиан посоветовал не отчаиваться: «Не нужно недооценивать выносливость Хосе Куаутемока. Он сильнее, чем ты думаешь». Но дело ведь не в силе. В этой тесной дыре он повредит себе суставы, кости, связки. Плюс психологическая пытка. День и ночь сидеть в полной темноте, должно быть, чудовищно. Это прямая дорога к сумасшествию.