Спасти огонь

Я все равно не успокоилась, пока не увидела Мариано. Он сидел в кресле-каталке. Правая нога загипсована, на голове, ближе к темени слева, повязка. Упал он и вправду страшно. Лежал почти без сознания под лестницей в луже крови. Некоторое время не отвечал на вопросы учительниц — поэтому одна из них и позвонила мне в таком расстройстве. И неудивительно. Белая рубашка полностью залита кровью, на голове — рана длиной сантиметров десять. К счастью, перелом оказался закрытый, и травматологи сказали, что все в лучшем виде заживет за два месяца.

Клаудио, как и я, чуть не сошел с ума, пока доехал до больницы. На нем лица не было. Увидев Мариано, он упал на колени и с плачем обнял его. Я растрогалась: все-таки мой муж очень предан семье. Мариано, казалось, наслаждался свалившимся на него вниманием. Ну а сломанная нога и шрам на голове сделают его героем в школе. Врач считал, что его еще пару дней нужно подержать в больнице, понаблюдать за раной.

Клаудио поехал домой к девочкам, а я осталась с сыном. Мариано скоро уснул. Несчастный случай эмоционально вымотал его. Я прилегла на кровать для сопровождающих. Было всего восемь, спать не хотелось. Я тихонько включила телевизор и стала поочередно смотреть новости и читать книжку. Роман оказался сложный и скучноватый. Одолев пару нудных страниц, я сдалась и переключилась на экран. И вдруг увидела Кармону — он стоял рядом с замминистра внутренних дел. Они явно делали какое-то небезразличное мне заявление. Я нашарила пульт и сделала погромче: как раз сказали, что Хуана Кармону назначили временно исполняющим обязанности директора Восточной тюрьмы города Мехико. Усердный продавец таймшера дожил до исполнения заветной мечты: под его начало перешла тюрьма, в которой он работал с восемнадцати лет. Его назначение меня успокоило. Я была уверена, что он не забудет про Хосе Куаутемока и скоро его освободит.

Мариано плохо спал. Ночью он проснулся от сильной головной боли, и его отправили на томографию, чтобы исключить воспаление паутинной оболочки или, что было бы хуже, какой-нибудь сгусток, давящий на мозг. Вновь страх, тревога, вина. Проклятая вина, проникающая в артерии и забивающая сердце. В моем искаженном представлении случившееся с Мариано могло быть следствием моей измены. Внутривенно влитый в детстве католицизм начал свое токсичное параноидальное действие.

Мариано продержали в аппарате полчаса. Ему сделали наркоз, чтобы он не двигался во время обследования. Я с комом в горле смотрела, как он лежит на этой доске, а рентгеновские лучи пронзают его мозговые ткани в поисках возможных повреждений. Сколько эмоций, воспоминаний, чувств встречается на пути этих лучей? Какие тайны гнездятся внутри этого черепа? Если бы можно было извлечь образы из мозга Мариано, какой матерью предстала бы я? Преданной, доброй, ласковой, заботливой? Или вечно отсутствующей, далекой, легкомысленной?

Вот они, мои кошмары: Хосе Куаутемок заперт в мизерной штрафной камере, а моего сына просвечивают лучами внутри аппарата, тоже способного вызвать приступ клаустрофобии. Две любви, раздирающие меня пополам. Мысль о том, что Мариано, возможно, борется в эту секунду с травмой мозга, а у Хосе Куаутемока случились необратимые психические изменения, вызвала у меня острую тревогу, вылившуюся в колющую боль в животе и мигрень одновременно.

В четыре часа ночи приехал доктор Хосе Антонио Сориано, лучший нейрохирург в стране, решивший осмотреть моего сына просто из чувства профессиональной ответственности.

Он поздоровался со мной и начал изучать снимки. Это заняло у него около десяти минут. Потом переговорил с врачами, которые занимались Мариано, и обратился ко мне. Заверил, что никаких тяжелых неврологических повреждений и внутричерепных гематом нет. Когда Мариано проснется, понадобится тест когнитивных и двигательных способностей, чтобы подтвердить диагноз.

Мариано привезли в палату. Я сразу же расцеловала его лицо и рану на голове. Он еще не отошел от наркоза и не ответил. Неважно. Главное, мой сын по-прежнему будет здоров, несмотря на ужасное происшествие. Я взяла его за руку и заплакала. Потом обняла. На простыне остались следы слез. Крокодиловых слез, пролитых в надежде на искупление. Кишечник завернулся узлом. Сердце колотится как бешеное. Желудок сокращается от долгой икоты. Ком в горле. Изжога в пищеводе. Язык как колючая проволока. Мозг заливает желчью.

Я не смыкала глаз с прошлого утра, а теперь уснула, прижавшись к животу Мариано. Его ровное дыхание успокоило меня. Через два часа меня разбудила медсестра. «Нам нужно снять жизненные показатели», — по-военному объявила она, несмотря на то что мы спали глубоким сном.