Спасти «Скифа»

Ольга решила не переодеваться. Женщину в немецкой форме ищут, объяснила, и разведчики согласились с ней. Осталась косметика, у Анны нашлось еще одно гражданское платье, чуть великоватое, но выбирать не из чего – не на бал отправляются, в конце концов. Женщины привели себя в надлежащий вид, накрасились – усядутся по обе стороны немецкого майора на заднем сидении – все лучше, чем одной на пол ложится, другой в багажник лезть.

И Скиф, и Сотник, и Чубаров понимали – сомнительная декорация, но кто рано поутру обращает на такой театр особое внимание? И не такие компании в прифронтовой зоне возникают, в конце концов. Не такие пассажиры из города выезжают.

Бак машины – это по иронии судьбы оказался такой же «хорьх», на котором они въехали в Харьков, – долили до краев: запасливый шофер в багажнике целую канистру бензина хранил. Есть машина с полным баком, есть настоящий пропуск, есть оружие.

Всего этого должно хватить для прорыва, так капитан Сотник сказал.

3

Завершить операцию Кнут Брюгген решил сам.

Он обойдется без Хойке. Допустим, на успех партии, которая разыгрывалась в Харькове вот уже скоро третьи сутки, по большей части действительно во многом работало благоприятное стечение обстоятельств. Брюгген готов был, положа руку на сердце, признать: он просто оказался в нужное время в нужном месте, дал несколько верных указаний начальнику местного гестапо, ну и, конечно, в руки им попался разведчик, обиженный советской властью и не преминувший свести с нею счеты. Однако почему-то Кнут жил уверенностью: если бы эти козыри получил сам Хойке, он вряд ли смог верно сыграть такими картами.

Кроме того, столь скорую и эффективную вербовку Гайдука штурмбаннфюрер считал не столько своей личной победой, сколько следствием доминирования интеллекта над откровенным хамством и грубостью, пускай даже у топора блестящее лезвие – так воспринимал Брюгген маникюр на руках начальника гестапо. Этот диверсант – парень с высшим образованием, интеллигент, оказавшийся на войне, и такая натура невольно тянется к себе подобным, ну а собственный интеллект Кнут по определению ставил выше манер наманикюренного мясника Хойке.

Потому он лишь поставил начальника гестапо в известность, что отправляется ловить, по его собственному выражению, любую рыбу, которая заплывет в его сети. Нужен только взвод солдат, для оцепления периметра, и даже тут Хойке никак не мог пригодиться: людей штурмбаннфюреру предоставило СС.

Солдаты скрытно окружили обозначенную на карте местность. Засаду Брюгген сначала хотел выставить еще до полуночи, но после изменил свое решение: если в ближайшие три часа никто не появится, бдительность солдат притупится, напряжение даст о себе знать, появится усталость, а это в столь ответственной операции – плохо. Потому местность блокировали после полуночи, и сейчас, когда перевалило за три, Брюгген чувствовал зуд в ладонях: за это время никто не появился, а это значит – ловушка наверняка захлопнется не раньше, чем через полтора часа.

Или… диверсанты поменяли планы.

Брюгген повернулся к Гайдуку, сидевшему рядом с ним в машине. Все это время пленник молчал, то откидывая голову на спинку сидения, то всматриваясь в темноту перед собой. Кнут чувствовал – Павел напряжен не меньше, чем он сам, но природа его напряжения совсем другая. Они не затронули этой темы, так, прошлись вскользь, но Брюгген понимал, какие чувства охватывают сейчас пленника. Одно дело – дать выход своей ненависти к власти, убившей его отца. И совсем другое – вот так запросто сдать врагу товарищей по оружию, каждый из которых ни в чем перед ним, Гайдуком, не виноват. Более того: они делили окоп, укрывались одной шинелью, ели из одного котелка, и Кнут, всего лишь раз по служебной необходимости оказавшийся на передовой, тем не менее прекрасно понимал, что такое фронтовое братство.

И все-таки задал Павлу вопрос, который мучил его:

– Если они не придут? Или попытаются уйти другим способом?

– Тогда можете меня расстрелять, – пожал плечами Гайдук. – Потому что, если вы сегодня их таки возьмете, я сделаю все, как надо в таких случаях, а потом попрошу принести мне водки и напьюсь.

– Совесть все-таки мучает?

– Мучает, – согласился Павел. – Попробую забыться пьяным сном и, если не проснусь, – поверю в высшую справедливость.

– Если я сегодня завершу операцию успешно, у меня на вас, Павел, будут огромные планы. Так что напиться до смерти я вам не дам. Когда пройдет первый приступ раскаяния, все притупится и вам самому захочется жить.

– А если не завершите? – Гайдук повернулся к штурмбаннфюреру всем корпусом. – Послушайте, я ведь ничего вам не гарантировал! Ровным счетом ничего! Если сюда никто не придет, я даже предателем не стану! Для своих я со вчерашнего дня умер, вам буду не нужен, сам буду смерти просить, не геройской – не бывает геройской смерти, господин штурмбаннфюрер!

От нескрываемого уже волнения Гайдук перешел на русский язык, но Брюггену все равно не приходилось прилагать усилий, чтобы понять пленника.