Спастись ещё возможно

— Мы часто беседовали с отцом Иларием и с Андреем. Андрей — аспирант филфака МГУ, светлая голова. А отец Иларий — так просто кладезь духовный. Я поначалу просто слушал, так — без особого интереса. Потом что-то стало становиться яснее, особенно, когда стал постоянно читать Евангелие. Кое-что стал записывать, мысли прояснились и в голове стало светло. Главное, появилась способность прослеживать события жизни — внешние и внутренние. Собираешься, к примеру, на исповедь, и вот появляются смущающие помыслы — это как бы первые пробные вражеские шары; потом вскипают какие-либо страсти, неуместные воспоминания, приходит желание отложить на потом и так далее — все это внутреннее. Есть и внешние препоны — ненужные встречи, приглашения, срочные дела и занятия. Кто не следит за собой, тому трудно понять, что все это не случайности, а попытки помешать получить духовную пользу. Или же еще. Бывает, согрешишь и чувствуешь вразумление от Господа, сначала мягкое, безболезненное. Если образумишься, покаешься — этим и ограничится. Если же нет — жди большего наказания, вплоть до самого сурового. Бог, кого любит, того и наказует. Как раз этого никто в миру понимать и не желает.

Лицо Сергея просветлело, он говорил легко и совершенно искренне. Евгения, как ни старалась, не смогла уловить в его голосе ни одной фальшивой нотки. “Он и вправду верит в то, что говорит” — еще более удивилась она. А Сергей продолжал:

— Тяжелее всего, когда пробуждается совесть. Это очень болезненно. От нее никуда не скрыться и нет лекарств, кроме покаяния. Как же легко после исповеди. Ты бы знала! Но чувство своей мерзости и нечистоты все равно присутствует, все равно подталкивает к чему-то такому этакому! Легко было мученикам, им Господь даровал возможность пострадать за веру.

— Ну ладно, мученик! — Евгения, как в детстве дернула его за чуб, но словно обожглась о его седину и быстро отняла руку. — Ходи себе в церковь, — продолжала, — верь, но зачем о муках-то мечтать? Мазохизм какой-то…

— Ты знаешь, я квартиру продаю, уже все решено, — Сергей коснулся наконец самого сокровенного. — Деньги отдам в Снетогорский монастырь. Только это между нами!

— Как? — изумилась Евгения, — Как это квартиру? А жить где? Нет, это уж слишком!..

Сергей посмотрел на нее и с сожалением подумал: “Она не понимает. А ведь это именно она учила меня добру и правде. До меня не доходило, а она все равно учила… И вдруг — не понимает она. Не понимает, что есть настоящее, истинное добро!”

Когда Сергей шел сюда, ему представлялась, что он в ее лице обретет полное единомыслие, сердечное понимание и сочувствие. Именно такой образ сестры запечатлен был в его памяти, но все оказалось сложнее. Она добрая, положительная, но… оказывается, совсем приземленная, напрочь отгороженная от вечности, как и тысячи подобных ей современных людей. Увы… Сергей встал. Он так и не открыл еще одного своего важного решение. “Но, — подумал, — знать нет воли Божией”.

— Ладно, я пойду, поздно уже, — сказал он, прервав, наконец, затянувшееся молчание: — Где жить — это не вопрос. Я ведь был довольно ловким субъектом и купил на всякий случай маленькую однокомнатную квартирку. Кстати, недалеко отсюда, на улице Чехова. Так что, мне, увы, есть, где жить. Оставайся с Богом, сестрица.

— Почему увы? — не поняла Евгения, а потом развела руками. — Что ж, в конце концов, ты вправе сам решать, все равно ведь не передумаешь. Может быть, в чем-то ты и прав, может быть так и надо — не знаю.

Она молчала и растерянно смотрела, как Сергей одевает заношенное старомодное пальто, нахлобучивает помятого кролика и уже в спину ему шепнула:

— Ты, знаешь, не обижайся на меня. Заходи, Сережа, почаще, не забывай…

* * *

Перед сном он достал заветную тетрадочку, куда записывал некоторые поучения отца Илария, и прочитал:

“Истинные крестоносцы — мученики, ибо они разделили с Господом все страдания и ужас смерти. Мы же боимся креста и не желаем его, хотя часто сооружаем себе крест своими же руками, ибо сколько бедствий и испытаний рождают для нас наши грехи… С ропотом и нетерпением несем мы возложенное на нас Богом бремя страданий, не понимая их очистительного смысла. Великая тайна страдания часто так и остается за пределами нашего понимания…”

“Я пшеница Божия, — далее читал Сергей предсмертные слова мученика за Христа, мужа апостольского Игнатия Богоносца, — пусть измелют меня зубы зверей, чтоб я остался чистым хлебом Божиим...”

Я пшеница Божия…

* * *

107 год от Рождества Христова.

Антиохия — Рим