Спастись от себя

Вероника мимоходом вспомнила про замурованные арки перехода: «А то можно было бы попасть прямо к себе, на Красную линию. Да только не ждет меня там ничего хорошего». Ника решительно тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли.

– На Сухаревской страшновато – там всякий сброд постоянно тусуется, – продолжала она просвещать Мусю. – Костры жгут, света там нет, станция вроде как ничейная. Того гляди, спалят ее совсем. А вот от Сухаревской к Проспекту – самый противный туннель, там поодиночке ни за что нельзя ходить – сгинешь, и не найдут потом.

Она нарочно не стала передавать Мусе всего, что рассказывали об этом туннеле. «Девчонка что-то говорила о голосах мертвых? Вот и посмотрим, что она там услышит».

Через пару дней они двинулись в путь. Челноки, большинство из которых было экипировано в военную форму – потому что удобно и достать легче, – волокли истрепанные клеенчатые баулы, сейчас полупустые. Некоторые, впрочем, были одеты в безразмерные трикотажные кофты, иной раз и в женские, поверх спортивных штанов. Торговцы распродали товар на Китае и собирались закупить новые партии на Проспекте Мира, так что сейчас в баулах лежала в основном провизия. Поначалу слышались тихие разговоры: мол, лучше бы податься на Белорусскую, большую торговую станцию, куда везут товары со свиноферм Сокола, кожаные куртки из швейных цехов Динамо и много всякого другого, да только больно уж путь неблизкий – через Красную линию и через Рейх, либо на Ганзу – и там на дрезине по кольцу, по пульке за перегон, а до Проспекта пешком можно дойти, вот только на подходах… Что там, на подходах, Ника услышать не успела – на говорившего шикнули, и он замолчал. Впрочем, она сама прекрасно знала – что. Ника тащила рюкзак, набитый под завязку, но не слишком тяжелый. Муся старалась не отставать. Девушке удалось по приемлемой цене приобрести для спутницы кроссовки, которые подошли по размеру, а продавец уверял, что они фирменные и им еще долго сносу не будет, несмотря на плачевный вид. Ника старалась не думать о том, сколько детей уже успело их поносить. А Мусе, казалось, это было безразлично – возможно, это была лучшая обувь за всю ее недолгую жизнь. Девчонка с видимым удовольствием ловко перескакивала со шпалы на шпалу, ей явно было удобно – может, и не соврал продавец.

Нике удалось занять место в середине каравана, и это можно было считать удачей. Девушка знала – в первых рядах идти опасно. Впрочем, замыкающей быть тоже не хотелось. Она еще помнила жуткую историю, передававшуюся от одного к другому: о том, как несколько человек шли по туннелю, обвязавшись одной веревкой, и как дошедшие до станции обнаружили пропажу последнего, причем веревка была даже не обрезана – изжевана. И тот факт, что произошло это где-то далеко, вроде бы за Нагорной, вовсе не успокаивал.

Разговоры стихли, и слышалось только шарканье ног по шпалам. Кое-где под потолком висели лампочки, слабо освещающие стены со змеившимися по ним толстыми трубами и проводами. Иногда проводник вдруг останавливался, прислушиваясь, и тогда на несколько минут замирали все. Но, как и надеялась Ника, до Тургеневской они дошли без приключений.

Станция была пуста, на полу лежал толстый слой пыли, в которой отпечатались многочисленные следы. Тургеневская не поражала убранством, но вся была скругленная какая-то – четырехугольные толстые колонны словно прогибались внутрь. Здесь караванщики на скорую руку перекусили тем, что было, не разводя огня. На всякий случай даже говорить старались шепотом – так угнетала всех мертвая тишина, царившая вокруг. Ника покосилась в сторону замурованного перехода на Красную линию в центре зала. Вел тот переход на станцию Кировская, которая, как рассказывал отец, пару десятков лет звалась Чистыми прудами, пока через несколько лет после Катастрофы ей не вернули историческое название – в честь безвременно погибшего борца за дело коммунизма. Красные переход замуровали давно – оттого, что, по слухам, чертовщина какая-то там творилась. Но об этом говорить не любили, хотя Ника слышала, что вроде бы кое-кто из руководства даже предлагал найти батюшку и освятить переход. Да только не к лицу было атеистам столь явно сдавать свои позиции.

– Ник, а дальше тоже так пусто будет? – прошептала Муся.

– Да нет, ты что? Вот еще Сухаревскую пройдем, а Проспект Мира – нормальная станция, торговая, людная.

– Я думала, тут на всех станциях живут, – тихо сказала девочка.

– На многих живут. Только есть такие места нехорошие – там не селятся, конечно. Ты боишься, что ли?

– Боюсь, – призналась девчонка.

– Да не переживай, нас же много. Когда группа идет, это не так опасно, – авторитетно заявила Ника, хотя у нее самой неприятно сосало под ложечкой. – А где ж ты раньше сама-то жила, что ничего не знаешь?

Но Муся на такие вопросы никогда не отвечала – может, сама не знала, как называлась ее родная станция.

По пути к Сухаревской один из караванщиков упал и подвернул ногу, и теперь он плелся в хвосте, постанывая.