Спастись от себя

Она с недоверием относилась к женщинам, которые пытались соперничать с мужчинами. Нет, у них на Красной линии тоже была женщина-сталкер – Зина, но с той было понятнее. Изначально сталкером был ее муж Семен, а она иной раз выходила с ним наверх. Потом муж где-то сгинул. А Зина продолжала иногда промышлять на поверхности – надо же было кормить дочь. Выходила наверх она ненадолго, далеко не забиралась, сильно не рисковала, добычу приносила скудную – хотя на жизнь им явно этого хватало. Но Зина была унылая коренастая тетка, и у нее на лице читалось, что впрячься во все это ее нужда заставила. К своему занятию она относилась, как к тяжелой, но неизбежной обязанности, была жадной и прижимистой, торговалась отчаянно, ее так и звали – Зина Торба. «А эти две красотки, похоже, просто стараются привлечь мужское внимание – и самое обидное, что им это, кажется, удается». Ника с досадой посмотрела на Мусю.

– Можешь уходить, я тебя не держу, – повторила она. Девочка затрясла головой.

Ника помолчала. Откинула прядь темных волос со лба.

– Значит, по-твоему, я – такая плохая? Не думаю о людях? Но ведь они сами стараются купить подешевле. И не могут не понимать, что хороший товар за такую цену не получат. А раз сами себя обманывают – туда им и дорога. Если у них не хватает патронов на качественные фильтры, то и в этом они сами виноваты. Они получают то, что заслуживают. Не больше и не меньше. Кстати, лекарства поддельные – не моя тема. А то видала я таких, которые таблетки сами делали, в баночки с этикетками насыпали и продавали поштучно – мол, все равно просроченные. На том и попадались.

– И чего?

– И ничего. Смотря на кого нарывались. А то некоторых находили потом… в туннелях. Иной раз уже начисто обглоданных – только по остаткам шмотья и опознавали.

Такой вот естественный отбор.

Ника замолчала, ожесточенно перекусывая нитку. Муся вдруг потерлась щекой об ее руку.

– Ты чего, дура! У меня ж иголка в руках! – взвизгнула девушка.

– Не сердись, – умоляюще проговорила Муся. – Я от тебя никогда не уйду.

– Ладно. Проехали. Иди лучше послушай, о чем эти сталкерши между собой говорят, – буркнула Ника.

Муся убежала. Оставшись одна, Ника задумалась. Те же вопросы она то и дело сама себе задавала. И считала, что поступает правильно. Она знала немного больше, чем полагалось среднестатистической жительнице Красной линии. Были разные правды – для обычных людей и для таких, как ее отец. У отца для своих было любимое выражение, все объяснявшее, – естественный отбор.

Сама Ника тоже правду узнала не сразу. Но после того, как забрали отца, с ней уже не церемонились. И она узнала о себе и о родителях много нового. Одна из бывших подруг даже брезгливо сообщила, что мать Ники была гадиной, не любила мужа и вряд ли своей смертью умерла. Да и отцу Ники она якобы досталась после того, как ее бросил кто-то из высшего руководства. Что было явной неправдой, так как мать Ники сошлась с отцом чуть ли не вскоре после Катастрофы, когда еще никакого руководства и в помине не было, а была толпа растерянных людей, среди которых, впрочем, уже начали выделяться лидеры. Вот оставалась с отцом она уже явно из соображений удобства – кто знает, любила ли она его хоть когда-нибудь. Но к тому моменту, как Ника начала осмысливать происходящее, она поняла, что мать отца терпит с трудом. Девушка тогда влепила сплетнице пощечину, но осадок в душе остался.

Она до сих пор носила сережки матери, изображавшие странных животных – головы как у лошадей или у драконов в книгах, небольшое тельце с выпяченным брюшком переходит в хвост завитушкой. Сережки были явно недорогими, но это была память.

Ника задумалась: «Девочку-то я подобрала. А как же тогда естественный отбор? Зачем я вмешалась? Хорошей побыть захотелось, добренькой? Оправдаться перед тем, кому на меня плевать? Все-таки иногда бывает неуютно. Папа говорил: мы в ответе за тех, кого приручили. Получается, я в ответе за Мусю? Но она странная какая-то, смотрит на меня ночами, когда думает, что я не вижу. Неужели мне теперь всю жизнь с ней возиться, если однажды я ее спасла? А кто тогда в ответе за меня, папа? Похоже, ты, но ты дал себя арестовать – и теперь я осталась совсем одна. Ты обманул меня, папа, но я не сержусь».