Спекулятивный реализм: введение

Следует еще кое-что сказать о «Перле Стоува» – аргументе, названном так по имени задиристого австралийского философа Дэвида Стоува (1927–1994), на которого Брассье часто и искусно ссылается[234]. Это еще один пункт, объединяющий Брассье и ООО: разделяемый нами отказ от корреляционистского круга, на преодоление которого, по Мейясу, можно претендовать лишь придерживаясь высокой оценки его предполагаемой концептуальной строгости. Хотя Перл это аргумент корреляционизма, а не махрового идеализма («вы не можете помыслить что-то, внешнее по отношению к мысли, вне [самого факта] мышления о нем»), его самым наглядным примером является главный аргумент Беркли: мы не можем помыслить или воспринять X вне [факта] мышления или восприятия этого X, поэтому X не может существовать, не будучи помысленным или воспринятым. Как замечает Брассье, «посылка Беркли тавтологична: утверждение о том, что никто не может помыслить что-то вне [факта] мышления об этом, не станет отрицать ни одно разумное существо. Но из этого тавтологического допущения Беркли выводит нетавтологическое заключение, что существование вещей зависит от того, мыслит ли или воспринимает ли их кто-либо, а помимо нашего мышления и познания они ничто»[235]. Тем не менее, на сегодняшний день аргумент Перла широко распространен и «стал надежным помощником практически для любого вида корреляционизма второй половины XX века: от Гудмана и Рорти, с одной стороны, до Мерло-Понти и Латура— с другой»[236], несмотря на то, что Стоув разгромил его, объявив худшим философским аргументом из всех когда-либо выдвинутых[237]. Но каким бы ошибочным ни был Перл, Брассье заходит слишком далеко, говоря, что он настолько никудышен, что его широкое применение может быть объяснено только «эмоциональными», «психологическими» и «политическими» факторами[238]. И кто бы мог подумать, именно Латур учил нас, что если мы используем эти факторы для объяснения взглядов своих оппонентов, то должны быть готовы использовать их и для объяснения своих; сомнительно, что Брассье смог бы пройти такое испытание сколько-нибудь лучше, чем кто-то Другой. Кроме того, пусть аргумент Перла неверен, это не делает его смехотворно неверным. Перл использовали такие скрупулезные мыслители, как Фихте и Мейясу, и хотя я разделяю тревогу Брассье по поводу увлеченности Мейясу этим аргументом, защита последним корреляционистского круга отличается формальной строгостью: ее едва ли можно объяснить «эмоциональными» факторами, проистекающими из того, что в психологической жизни Мейясу что-то пошло не так. Здесь мы снова сталкиваемся с частыми пороками Брассье: нетерпеливое желание удостовериться, что наука сохраняет свой сокрушительный авторитет, и характерная для страстных приверженцев чего-либо склонность демонизировать психологию своих оппонентов – в то время как Мейясу по меньшей мере терпеливо прорабатывает противоречие между корреляционизмом и научными данными о доисторическом. И все же, несмотря на это, аргументы Брассье против Перла действительно отличаются восхитительной ясностью и силой. Например: «верно, конечно, что я не могу думать о пустыне Руб-эль-Хали, вне [факта] мышления о ней; но из этого не следует, что она населена моим мышлением о ней»[239]. И даже лучше: «если принять во внимание, что устрашающие тевтонизмы Фихте лишь маскируют неубедительные берклианские “Перлы”, то опровержение фихтеанского корреляционизма окажется не более невозможным, чем опровержение берклианского имматериализма»[240].