Спелый дождь

собрали эти стихи вместе, то и вовсе растеряли бы их.

...Одно мы отсылали, другое забирали случайно зашедшие знакомые.

Потом хватались - оказывалось, что самое удачное неизвестно где. Миша

стал печатать под копирку, но копии тоже терялись, а горы недоработан-

ных стихов, к которым автор терял интерес, росли.

Время от времени я пыталась систематизировать рукописи, но получа-

лось плохо. Михаил постоянно рвался вперед, многое оставалось на уров-

не заявок. Все это складывалось в пачки, которые перевязывались тесё-

мочками. Миша обещал, что к этому вернется, но становилось всё яснее,

что такое время вряд ли наступит.

Бумаги заполняли квартиру, собирали пыль. Однажды я жёстко за них

взялась. Делила рукописи на несколько кучек: номер один (удачное, но

чуть подработать), номер два (отдельные ценные строчки и мысли) и но-

мер три - копии, на выброс. Печки у нас не было, уличный контейнер

Миша использовать не хотел. Мы набивали рукописями хозяйст-венные

сумки и увозили за город на свой картофельный участок - сжигать. Когда

у Миши серьезно заболели органы дыхания, врач потребовала капиталь-

ной чистки квартиры. Унести рукописи было некуда, возить для сжига-

ния не стало сил. Я упаковывала их в газеты и бросала в мусорку...

Сначала дело шло довольно бойко, среди ранних стихов слабого попа-

далось много. Но потом я всё чаще оказывалась перед фактом, что выбра-

сывать практически нечего. Наконец сказала: «А в этом разбирайся сам».

Груды бумаг месяцами лежали на подоконнике. Порой я вытаскивала

что-нибудь из середины для журналистских нужд, и если видела в стихот-

ворении удачную мысль или строку, подсовывала для доработки. Часто

такой ход бывал плодотворным.

... Муж вернулся к сохранённым стихам незадолго до смерти. В послед-

ние месяцы нового не писал, но охотно правил: это было не только заня-

111

тие для души в больничной обстановке, но и отвлечение от физических

страданий. Стало ясно, как много там ценного. Это же почувствовали мы

с сыном Петром, разбирая рукописи после смерти. Наследие оказалось

гораздо богаче, чем можно было предположить.

* * *

В. Громову

Слева - чаща. Леса.

А направо - обрыв.

А с небес - голоса,

Плачут души в надрыв:

О себе, о тебе,

Обо мне, обо всех -

Как по красному полю

Калиновый снег.

Лопнул свет-грозовей!

А за ним - темнота.

И распяло меня вертикалью плота.

Не видать ничего.

Я ослеп, что со мной?

Заливает глаза

Маслянистой волной.

Но устала река.

И вздохнула вода.

И великою тишью объяло года.

И пока я пытался понять - пронесло?

Поглядел, а в руках

Догорает весло.

Вниз по речке - закат.

Вверх - калина в цвету.

Без весла, без шеста

Я плыву на плоту.

А вода холодна-холодна!

И красна.

И на тысячу лет

Подо мной

Глубина.

* * *

К разрубленным виями узам

Влачился

С великим трудом.

Отторгнутый братским Союзом,

Спешил я в родительский дом.

И вижу,

Что нет его боле:

Звон вишен,

Кукушечий плёс -

Обман.

На мираж колоколен

Ползу, как подстреленный пёс.

Чтоб скрыться,

112

Уйти от бессилья,

К тебе, обновлённой, стремлюсь,

Умытая

Кровью

Россия,

Слезами

Омытая

Русь.

* * *

Век гильотинный,

Липкий,

Век железный.

Прошу, молюсь

У пропастной межи:

Останови нас, Господи,

Пред бездной,

До жатвы

До кровавой.

Удержи!

* * *

Когда я говорю,

Что нет меня,

То это значит:

В сердце нет огня.

Я стал другим.

Поэзия не та.

Вокруг -

Зияющая темнота.

Темна, необитаемо-пуста

Моя душа,

Как церковь без креста.

КАЗНЁННЫМ ДО РОЖДЕНЬЯ

Двадцатый век!

Часы несут

Бред классовый

После итога:

Война. Экстрема - Божий суд?..

Казнил народ

Царя и Бога.

Полуночь вспарывает:

«Ах!»

Свистя, сечёт кровавый посох

Детей,

Убитых в матерях,

В больницах,

На ночных допросах.

Всё это в жизни,

Не в бреду:

113

Из подземелий лица, лица...

Детишек призраки идут

Взглянуть в глаза своим убийцам -

В глаза родителям идей,

В глаза защитникам детей,

Чиновным людям и врачам,

И государевым заплечным

Идут. Идут по далям млечным

Колонны мёртвых по ночам.

Хоругви вьюг метут косые,

Переливаются, шуршат,

Бинтуя в путь

Стопы босые

Лишённых жизни малышат.

Бесчеловечно. Стынь пустынь.

Энтузиазм умалишённых

Натаскивает капюшоны

На церкви, пашни, на кресты.

Меж тунеядцев и стиляг,

Мстя городам,

Диктуя избам,

Между вождизмом и рабизмом

Век движется на костылях,

Раскачиваясь, как сосуд,

Расплескивая сладость яда.

Кто там припомнил Божий суд?

Не надо, Родина.

Не надо.

ЧЁРНАЯ ЛАМПАДА

Из позабытого былого

И скорбь светла,

И боль легка.

И мысль, и праведное слово

Доходят лишь через века.

Ни мира нет в тебе,

Ни лада.

Казнишь и славишь на бегу,

Россия -

Чёрная лампада

На вечно каторжном снегу.

ТРЕТИЙ АНГЕЛ

Разгул. Животность.

Ересь-речь.

Народ и есть народ,

Не боле:

То табунами

Церкви жечь,

То бандами на богомолье.

114

Вновь третий ангел пред лицом

Ждёт, когда дождь падет свинцом

И все затмит-зальёт:

И проклянут отцы сынов,

Сыны пойдут против отцов

Сквозь красный гололёд!

Река из слёз,

Из крови брод...

Мне стыдно за такой народ!

За перекошенную внешность,

За нищедольные края.

Моя Россия -

Ум и нежность.

Бандитски-рабья - не моя!

* * *

Отчизны мрачные черты:

Сокрытость,

Злоба человечья.

Незримые свистят кнуты,

Переувеченных увеча.

Калеча явь,

Вторгаясь в сны,

Звенят, грозят стальные путы.

Влачат гиганты кладь страны.