Спелый дождь

пропала, не надругались, не использовали на курево...

На поселение заключённых выводили после отбытия ими двух третей

общего срока при отсутствии грубых нарушений лагерного режима. Труд

такой же, как в зоне, но вместо постоянного конвоя - надзор. Разрешалось

носить гражданскую одежду, иметь деньги и пользоваться услугами ма-

газина (в котором, как правило, нечего купить), вести переписку и иметь

свидания. За нарушение границ поселения - возвращение в зону.

«Лагерные тетради» - это дневниковые записи внутренней жизни за-

ключённого, и только в очень редких случаях - внешних ее проявлений.

Между тем, от Михаила ждали и даже просили именно бытописания. «Все

написано, все известно, - говорил он в таких случаях. - Читайте Шаламо-

ва, Солженицына...».

* * *

Опять на сердце

Омут странный

И учащённо-тяжкий

Гул.

Текут стихи,

Как кровь из раны.

Бегут и стынут...

И бегут.

И думы...

Как беде случиться

Непоправимой и большой?

И нет желания лечиться

Ничем:

Ни телом, ни душой.

166

* * *

Мне снился сон.

Приснился в детстве мне.

Он в памяти.

А память не слаба та.

Как будто я на вороном коне

Въезжал в страну стихов

Под тяжкий вопль набата.

На мне армяк мужицкий,

А в руке -

Не жезл, не нож,

Не свод приговорений,

А до сих пор не изданный никем

Посмертно

Том моих стихотворений.

Вокруг галдеж

И ожиданья зуд.

И начал я о доле человечьей.

И плавилась людская боль в грозу,

Иное все сметая и увеча.

* * *

О близком,

Об утраченном,

О давнем,

Нисколько ничего не утая,

Я расскажу тебе,

Моя исповедальня,

И в тишь и в бурю

Спутница моя.

Я расскажу,

Как самое простое,

О тяжкой драке

Разума и чувств,

Чтоб каждою

Протоптанной строкою

Стать по уму для всех,

Как по плечу.

О радостях

Прозрачных и туманных,

Об океанах северной тоски,

О не заживших ссадинах и ранах,

Что жгут,

Как аравийские пески.

БУДТО

Пою.

И до рези в ушах

не слышно голос мой.

Так поёт лишь душа

или, освещённый факелом тоски,

167

в ночи

кричит немой.

Аплодисменты... Аплодисменты...

Это аплодируют мне,

смещаются руки и лица.

Но я их только вижу, как во сне,

или как взмахи крыльев,

когда осенью улетают птицы.

Плачу,

а по щекам моим

вместо слёз

только тени их скачут,

только видения.

Смеюсь, запрокидывая голову.

Смех жизнерадостен и искрист.

А рот почему-то не могу раскрыть,

будто кто запаял его оловом.

И получается,

что кипением звуков, слов и чувств

я внутри самого себя клокочу,

как котёл на огне,

на котором манометра нет.

* * *

Я когда-то знал человека.

Он не стар. Не дожил до седин.

И хотел на кулачики с веком

Выйти драться один на один.

Только не соизмерил силы.

И удара не ждал - под дых.

Подкосило его, подкосило,

Как потоком густой воды.

И, как щепку в весеннюю паводь,

Понесло по подводным камням...

А ведь он не умеет плавать,

И до грусти похож на меня,

Так, что тело мне этим разливом

Прожигает до самой кости.

Неужели ж я вслед боязливо,

Глухо крикну: «Бродяга, прости!»

Ты же многим прощал и не это,

Да и это простишь всё равно...

Но в ответ засмеялась где-то

Моя жизнь, обнимаясь с волной.

* * *

Стихи имеют вкусы и цвета.

Раз «белый» есть,

То, значит, есть и синий.

А у меня порой бывает так:

Пишу на чае и на эфедрине.

Но грусти в этом нет. Как нет и бед.

168

В краю безмолвья, вьюг и безголосья

Я лишь хочу успеть в самом себе

Скосить стихов последние колосья,

Чтоб не остались - если дунет осень,

Нежданная, безвременная вдруг -

На брошенном до пахоты покосе

На стебельках качаться на ветру.

* * *

В моих стихах

Осенний стылый шум,

Иль путник мнёт

Дороги хлипкой жижу.

Но я о солнце

Изредка пишу

Лишь потому,

Что сам его не вижу.

Во мне душа

Сорокой на колу

Сидит, как спит

С закрытыми глазами.

И путь пролёг

Под грустным светом лун,

Где в полночь

Тихо-тихо плачет заметь.

О чем она -

То плачет, то поёт?

Нельзя понять.

Но в том многоголосье

Мне кажется

Минувшее моё,

Как втоптанные

В пахоту колосья.

СМЕШНАЯ ГРУСТЬ

Дождливая осень.

На исхудалых шейках стеблей -

колосья

ржи.

Вниз лицом.

Пустыми глазницами.

И мнится,

будто поздравили

с утерянной радостью,

сердцем которую ты давно пережил.

Или наносят запоздалые удары

за ошибки

полузабытые, старые,

безголосые.

Они - те же колосья,

зёрна которых созрели

169

и осыпались по жнивью

в мокрую землю прошедшего,

в минувшую осень.

А за них, если и не возносят,

то и не бьют.

КОШМАРНЫЕ СНЫ

Все чаще и чаще я вижу

кошмарные сны.

Как будто был ранен смертельно,

но выжил,

и лишь потому,

что мне раны лижут

гибриды зверей лесных.

Подходят, вроде,

и снова уходят,

проделывая это несколько раз.

И будто это у них в моде -

отвердевшие слёзы точат из глаз.

А я хочу их погладить,

но рук не могу поднять,

чтобы преодолеть треть пяди -

расстояние от них до меня.

И особенно мне делается тоскливо,

но этой грусти другим не понять -

это, когда участливо скосив глаз сливы,

они сидят неподвижно и долго

и глядят на меня.

* * *

Оплывают - как воск со свечи -

Моей памяти давние боли.

И душа уж не корчится боле.

А глядит на огонь и молчит.

Я, наверное, быстро старею.

Чаще руки от холода тру.

Даже грустное прошлое греет,

Как костёр на холодном ветру.

И недавняя чья-то насмешка,

И почти что забытое зло

Чуть заметною кривят усмешкой

Бледных губ нездоровый излом.

Только я не измят, не измаян,

Не лежу после странствий пластом,

И нагар со свечи убирая,

Освещаю не топленый дом.

МОЯ РАДОСТЬ