Сперанский 5. Заговор

— Нам еще кредит отдавать императорскому банку за Луганский завод, — заметил я. — Так что давайте дружить.

На самом деле кредит не такой уж и большой. На данный момент я владел активами, из которых без лишних потрясений можно вывести сумму почти в шестьсот тысяч рублей. Кредит же всего в полтора миллиона. С текущими доходами меньше, чем за год могу отдать. А еще ликвидность Луганского завода все больше возрастает.

Активные боевые действия на морях полностью загрузили те мощности Луганского предприятия, которые и планировалось использовать под военное производство. Строятся новые линии по производству пушек, ядер, бомб и даже ракет. Как это не удивительно, но даже изготовление сельхозинвентаря по императорскому заказу капитализировало завод на тысяч пятьсот больше прежнего. О такой марже следует только мечтать. Ну разве я в этом мире не для того, что б сказку сделать былью? «Сперанский и компания» — мечты сбываются. Не Газпром, но, может, получиться и круче.

— Мы так ни к чему не придем, не порешаем все накопившиеся вопросы, — заметил Кулибин. — Спешка нужна только при ловле блох. Ты, Михаил, быстрей стреляйся, да хватит баловаться дуэлями, от Лукавого оно, нужно созидать и изобретать, пока живы. Мне не терпится посмотреть на работу моего оптического телеграфа.

— А я настоек белокуракинских привез, — заметил однорукий Осип.

Осип нынче и не похож вовсе на мужика. Аккуратная, достаточно коротко стриженная, борода, будто только из барбершопа будущего вышел, одежда, приличествующая купцу-миллионщику. Даже понабрался манер и научился более или менее держаться в обществе, по крайней мере, не говорит глупости, изобличающие низкое происхождение. А на фоне академика-мужика Кулибина, так и вполне гармонично выглядит.

— Прошу простить, господа. Важный гость пожаловал, — нашу дружественную пикировку и разговор о сущности русской души и о том, что пора бы и выпить, так как Осип настойки привез, прервал зашедший в мой кабинет Никифор.

Сердце пробило лишние удары, чуть ускоряясь. Подумалось, что это Катя. Я ожидал, что княгиня Оболенская, хоть на аркане, но притащит мою жену ко мне обратно. Но я ошибся.

— Алексей Андреевич, неожиданно, но не скажу, что неприятно. Напротив, признаться, мне не хватает в высшем свете искреннего и непритворного общения, — встречал я Аракчеева.

Я не особо лукавил, когда сказал, что был бы рад пообщаться с Алексеем Андреевичем. Относительно иных придворных, Аракчеев, может, просто не умеет льстить, тонко интриговать, действовать в угоду сиюминутной конъюнктуры. Он не хорош, не плох, но кажется правдивым. Но, и назвать его безгрешным точно нельзя.

— Мы можем с вами прогуляться и поговорить? Знаю, что у вас гости и много дел. Я не займу много времени, но то, что должно, скажу, — деловитым тоном сказал Аракчеев.

— Вы предлагаете пройтись вдоль Екатерининского канала? — спросил я.

Гость задумался.

— Пожалуй, нет. Простите, Михаил Михайлович, я не подумал о том, что недавно вас пытались убить, пожалуй, мы можем присесть в саду у вашего дома, — сказал Аракчеев.

Мы прошли за дом, обойдя парадную, там был небольшой сад, который, можно так сказать, делили три дома, в том числе и мой. Я уже присматривал себе новый участок для строительства более серьезного дома, со своим собственным садом. Если раньше я относился к такому, как к излишнему роскошеству, но теперь понимал, насколько большие дома повышают и статус их хозяев. Обер-гофмаршалу просто неприлично иметь дом всего-то на десять комнат, да еще и без сада. И не важно, что есть имение, где сейчас вовсю строится целый дворец, нужно, чтобы и в Петербурге все видели, что я богатый и успешный, значит важный и со мной нужно иметь дело.

— Вы от государя? — спросил я, догадываясь, о чем хочет говорить Аракчеев.

— Да. Дуэль… — нехотя начал говорить Алексей Андреевич, когда мы присели в деревянной беседке, что располагалась в центре скудного, особенно в ноябре, садике. — Государь-император не хочет, чтобы вы бились. Этого не хочет и… мадам…

— Шевалье? — помог я Аракчееву, которому явно было не комфортно вовсе говорить об элитной эскортнице.

— Да, при дворе все говорят о том, что Балашов ошибся. Но и он не может принести извинения, не уронив честь, — говорил Аракчеев.

— Вы пришли с какими-то конкретными предложениями? — спросил я.

Аракчеев молчал. Какие здесь могут быть иные предложения, если еще не опубликованный кодекс дуэли, все равно незыблем. Ссора произошла при большом скоплении людей и, откажись я от дуэли, либо сразу же принеси извинения, то о каком статусе я смогу говорить? Я прекрасно знал, что большинство дуэлей в России заканчивались примирением сторон или же демонстративной стрельбой в воздух. Тот же Пушкин стрелялся всего четыре или пять раз, при этом участвовал в большом количестве споров.

Если я извинюсь, то признаюсь в каких-то проступках, которых я не совершал. Но тут же можно было бы стрелять и в воздух. Вот только мой оппонент, вернее его секундант, чуть ли не прямо говорили, что такой спектакль им не подходит и кровь должна пролиться.