Сперанский 5. Заговор

В таверне стоял шум, матросы пили, вели себя… да как обычно, ничего нового: мордобой, приставание к женщинам, требование наливать в долг. В любом случае, такое заведение все уважающие себя люди обходят стороной, а дворянин может посетить подобную таверну только лишь в том случае, если ему захочется сильно острых впечатлений.

Потому присутствие трех мужчин, с явно аристократической выправкой было крайне удивительным. Несмотря на то, что эти посетители и прятались за плащами, даже не сняв капюшоны, в них угадывалась голубая кровь. А еще сам факт, что кто-то сидит в плаще в протопленном, жарком в том числе и от потных тел, помещении, уже привлекает к себе внимание.

Но иначе никак нельзя. Дело в том, что посол Великобритании в Российской империи, Чарльз Уитворт, уже как сутки назад должен был покинуть пределы империи, а он тут, в русском Ревеле. Благо, что полицмейстеры города выполняют свою работу из рук вон плохо, да и никого не представили для слежки к персоне нон-грата Уитворту. Тех топтунов, что были в Петербурге приставлены к английскому послу, Уитворт быстро скинул с себя. Непрофессионально сработали. Нужна России, если хотят такие вот операции проводить, отдельная служба.

Второй мужчина мог показаться не меньшим франтом, пусть так же укрывался в плащ. Никита Петрович Панин всегда выглядел щеголем, высокомерным, смотрящим на всех иных людей с высока. На всех, но только не на своего собеседника, перед которым заискивал и которому пытался угодить.

Ну а третьим человеком был доверенный английского посла, Джон Малфой, выполняющий скорее функции телохранителя. Этот человек просто молчал, он умел «не слышать».

— Я нахожусь в полном изумлении, меня берет оторопь от того, что твориться в русской политике, — возмущался Панин, прямо заглядывая в глаза англичанину.

— Да? А по мне, так Россия, наконец, смогла оценить свои силы и вовремя принялась напирать в европейских делах, — спокойным тоном отвечал ему Уитворт. — Сильный диктует условия мира. Так было всегда.

Никита Петрович растерялся. У него были заготовлены новые витиеватые фразы и выражения, способные раскрыть все вопиющее возмущение чиновника на службе у русского императора, но произносить эти слова было бы неуместным. Английский язык несколько скромен на эпитеты, относительно французского, и все труды Панина подобрать нужные слова пошли насмарку.

— Не смущайтесь, друг мой и… истинный друг Англии, просто вы должны не летать в облаках и не воевать с ветряными мельницами, а здраво расценивать ситуацию. Да, Россия нынче в таком положении, что может многое диктовать. Чего там, захоти русские взять Стамбул, так Англия мало чем могла бы воспротивиться. Но сколь долго это может продолжаться? Запас прочности у моего государства велик, несоизмеримо велик. Нужно, так мы еще больше выкачаем ресурсов из колоний и восполним потерянное, — говорил Уитворт.

— Раз уж в таком тоне развивается наша беседа, то не могу не заметить, что мы, Россия, резко повысили цены на пеньку и лес для ваших кораблей. Восстановление и увеличение флота Великобритании — залог ее могущества. И это становится для Англии серьезной проблемой, — посмел возразить Панин.

Уитворт в очередной раз с брезгливостью посмотрел на обугленный кусок жареной свинины, что лежал у него на глиняной тарелке, поковырял мясо и только после этих манипуляцией ответил:

— С пенькой сложнее, но у нас и без того много канатов и найдем где купить еще. Ну а лес… Мы заключили уже соглашение со Швецией и там сушится лес для наших кораблей. А еще… У нас есть Канада. Надо и оттуда мы привезем ресурсы.

Панин не играл, он на самом деле восхищался Англией, всей своей поганенькой душой хотел тесного сотрудничества, прочного союза с этой страной. Поэтому Никита Петрович манкировал своими обязанностями и так и не отправился во Францию, чтобы, по поручению Павла Петровича, начать налаживание дипломатических отношений. Жаль, но французы сами проявили инициативу и сейчас Панин в Ревеле еще и потому, что скоро должен прибыть в Ригу сам министр иностранных дел Франции — Талейран. Тут уже никуда не деться, придется встречать и любезничать с лягушатником, провожать его с почетом и комфортом в Петербург.

— Вы так мне и не расскажете о самом волнующем? Опасаетесь? Кого? Этого пьющего мусора? — спросил Уитворт.

Сидящий неподалеку, за соседним столиком, мужчина встрепенулся и чуть ли не выдал себя.

«Курва английская, я покажу тебе еще мусор! Это я мусор?» — подумал Северин Цалко, зажевывая свою обиду куском свинины, еще более, чем у английского посла, подгорелым.

Казак слышал разговор Панина и Уитворта обрывочно, все же находился на значительном расстоянии от столика заговорщиков. А вокруг было столько шума, что расслышать даже не пытающихся говорить тише англичанина и русского чиновника, было сложно. Но кое-что Северин улавливал, насколько еще позволяло скудное знание английского языка.