Сперматозоиды

Записи обрываются. Сана не замечает, что ворот ее свитера давно намок – неужто синонимом словечка счастье является одно лишь прошлое – то, чего нет, то, что никогда уж не повторится? И почему почти никогда не чувствуешь счастья «здесь и сейчас», а если даже и чувствуешь, отчего оно так стремительно ускользает, куда спешит, в какие города-веси? Или ее счастье – всего лишь тщета повторить удовольствие, банальность?.. А как же с прошедшим продолженным – Ее Прошедшим Продолженным: есть ли такое время?.. Ведь если нет, ну то есть если на самом деле нет (Сана закусывает губу), тогда и не важно все – это так же верно, как и то, что Бибигон свалился с Луны, Ундина превратилась в ручей, Черная курица подарила Алеше волшебное зернышко, а Нильс, с виду мальчик как мальчик, путешествовал с дикими гусями.

[Jesus в ассортименте]

Сана переходит из зала в зал и думает, будто окончательно потеряла то, что называют чувствительностью к искусству: ничего-то ее не трогает, ничто не задевает – ни княжна Т., ни брак неравный. И вот она – скорей по привычке, нежели по велению сердца (анахронизм) – шлепает к Иванову. Народ, как и в прошлом веке, оккупирует «Явление…» (амбре богословско-интеллектуальных испражнений усиливает пафос), а вот перед крыжовничными диапроекторами Саны всплывают иные, вполне отчетливые, картинки.

Чей-нибудь умок вполне мог бы обозвать их синонимичными: «Jesus в ассортименте, 1200 р.» – фигурка с наклеенным на голову Спасителя ценником, в переходе на проспекте Мира, и тут же, рядом с подземельем, на заборе: «Иисус любит вас!» – но странною любовью, la-la, напевает Сана, неискренне поругивая себя за нехорошие (где б взять хорошие?) мысли – вот и вся laterna magica[26], la-la, спектакля не будет, нас всех тошнит[27], la-la: напрасно, господа, вы сели у входа в пещеру, напрасно рассматриваете дальнюю ее стену – пляшущих теней не существует[28]… А вот что Сану еще цепляет, так это глаза: «Кружевница», «Портрет Арсения Тропинина, сына художника», а еще… «Сана, запомни: 1823-й». – «Зачем?» – «Как зачем? Он написал «Кружевницу»! Смотри…» – кажется, будто их с матерью приковали к тринадцатому залу: кажется, будто они, истуканы, никогда уже не сдвинутся с места… А ведь хотела лишь скоротать время! Нет-нет, так просто от этого не отделаться – не таскай ее мать, впрочем, сызмальства по «храмам искусств», Сана сама бы в них эмигрировала: родившись в тысяча девятьсот семьдесят неважном, свободы выбора лишаешься во многом автоматически, i tol’ko iskusstvo, чо-о-о-орт!..

Сана долго стоит у натюрмортов: да разве можно ими не залюбоваться, мыслимо ли?.. А вот и Аполлон с Гиацинтом и Кипарисом, черт-те чем занимающиеся[29], а вот и литость, литость – твоя, детка, литость[30], собственной персоной: nu-nu, privet, kak pozshivaesh?.. Может, отправить тебе sms?.. Сана кружит по залам, тщетно пытаясь успокоиться, однако портрет Ермоловой, в который она чуть было не врезалась, вводит в окончательный ступор. Сана резко притормаживает и видит прямо перед собой не знаменитую дочь суфлера, но обычную женщину, старую и уставшую, чье строгое платье скрывает грудь второй свежести, а та, в свою очередь, – нетерпение бывшего в употреблении (Sale Господень) сердца. Сана наблюдает за тем, как Марья Николавна – голая, растрепанная – сходит с картины и, грозя пальцем, три раза обходит незваную гостью. «Ты сперматозоид, просто добежавший сперматозоид: один из… – шепчет Сана, стараясь не смотреть на тело second hand. – У тебя тоже, тоже ведь головка крошечная была… и шейка с тельцем… шейка с тельцем чуть подлинней… а еще хвост – куда ж без хвоста? – хвост с ниточкой: он-то и нес… И я тоже, тоже сгусток такой же: то ли хлоркой пахнущий, то ли каштанами… тот еще живчик, как и они все… Вперед и вверх до встречи с яйцеклеткой, скорость три миллиметра в минуту – вот и готов одноклеточный… А ведь четко sosтряпано: минута-другая неземного (смех в зале) блаженства – и вот уж живчики оккупируют некий мешок, чья «перистальтика» скорехонько выносит их известно куда: впрочем, не более сотни – и это из ста миллионов… Помнишь, Плохиш, как бежали? А потом все рассеялось, оболочка яйца взорвалась, и мы попали Туда, а Там прицепились от нечего делать (а что еще было делать?) к стенке – вот они, полмиллиметра живой жизни (слизь, нечистоты…), вечный опыт in vivo, – вот и вся эмиграция с Неба на Землю: я вышла замуж в январе…[31] нуль-транспортировочка[32], толпились гости во дворе, лингам-йони-йони-лингам, сцуньхуйвчайвыньцсухим – тут и сказке конец: по ногам текло, в рот капало – и долго колокол гудел в той церкви на горе: джазуха! Белая вязкая жидкость, которую проглатывает Сана, пахнет каштанами.