Сперматозоиды

Сначала Сатурн, затем Солнце и Луна, слитые с той Землей воедино[111], и только потом – Земля нынешняя. Итак, Сатурн, Солнце, Луна. Три древних земных воплощения, три звучащих кита («Песня-танец-марш? А хорошо в тебя системку Кабалевского-то вдолбили!»), на которых держится шарик… Ты сновидишь из матки, улыбается Полина уголками губ, однако если б она попросила Сану описать trip словами, Сана едва ли нашла бы их – впрочем, к чему слова, когда знаешь, что когда-то ты жил и на других планетках?.. Сана чувствует, как мощнейший поток закручивает ее в спираль, как размывает серебристо-сиреневая энергия пространство, как пожирает темно-фиолетовый луч лишь на первый взгляд кажущиеся твердыми – на самом же деле совершенные в своей текучести – предметы… Мир совсем не такой, каким ты его себе представляешь: то, что ты якобы видишь, – чеканит Полина, – результат соглашения, договоренность воспринимать объекты определенным образом: тут и сказке конец… Но когда-нибудь ты разглядишь и кленового эльфа, и «несуществующий» пруд в Измайловском… Никакого пруда в парке, с одной стороны, нет, а с другой… с другой, он-то один и есть: и это тоже, тоже соглашение… Соглашение, отзывается эхо Саны: голос проникает в каждую ее клетку, голос заставляет ее пульс убыстряться, – а может, она сама давно стала светящимся звуком, может, тела не существует?..

Когда она впервые увидела свои чакры, ее поразил сам факт отзеркаливания радужного небесного мостика[112] – и тут Каждый Охотник…, что наверху, то и внизу: не обманули, забавно. Вот четырехлепестковая (Сана педантично пересчитала) нижняя – агрессивно-красная, с темно-коричневыми и бордовыми, почти черными, вкраплениями; повыше – ярко-оранжевая, нагло-апельсиновая, взрывная – с шестью (аккурат по Ледбиттеру[113]); вот золотисто-желтая «десятка» солнечного сплетения, двенадцать нежно-зеленых, с тончайшими прожилками розового, «сердечных» лепестков; еще выше, на горле, – шестнадцать голубых; вот два, разделяющихся на много-много частей, ослепительных межбровных индиго-лепестка, – а сколько их там, на фиолетовой макушке, и не счесть… Ванг, шанг, кшанг, санг,[114] повторяет монотонно Полина, ванг, шанг, кшанг, санг, и Сана чувствует, как ее тело захлестывают, одна за другой, горячие волны. Банг, бханг, манг, янг, ранг, ланг…[115]. Изгнание, уже само слово выключает тебя, отправляя в чудовищный trip по морщинисто-сетчатым родовым путям – не там ли живут фантомы древних рептилий? Мерзкая, вся в пупырышках, кожа: мне страшно, кричит Сана, страшно, не понимая сначала, что за Хичкока ей показывают. Тужься! – безостановочно, беспрерывно, плодитесь и размножайтесь, бессмысленно, бесперебойно, плодитесь и размножайтесь, всю жизнь и еще пять минут, плодитесь и размножайтесь, плодитесь и размножайтесь, – да тужься ты, мать твою!.. Цикл, просто цикл, кто успел – тот и съел: червячка – птичка, птичку – лисичка, лисичку – волчок, волчка – человечок, человечка – божчок… Но я не хочу, кричит Сана, чтобы самке, в брюхе которой я окажусь лишь потому, что сорок недель назад у нее произошло спаривание, ставили клизму и брили лобок, перед тем как она выпихнет меня – тужься! тужься! – наружу! Ну-ну, перестань… Гляди-ка лучше: сначала темя, потом лоб… щеки… нос… подбородок… переднее плечико над лоном (о-о, над лоном: месиво, месиво же!)… Заднее, заднее плечико пошло: смотри, как раскорячилась-то – а ты: черные дыры, черные дыры… Та-ак, затылочная ямка… Тужься! Сана видит, как промежность мамаши соскальзывает с лица плода, и на свет серый выходит сначала ее, Санина, головка, а потом плечики и туловище. Не тужься! Не тужься, все-о!… Сана кричит, чихает и начинает быстро розоветь; ей отсасывают слизь из носа резиновой грушей. Акушерка потрошит плаценту. Мамаше спускают мочу катетером. Скучная история!

Есть и другая.