Сперматозоиды

– А человек… человек-то этот… он что сделал?

– Хотел, чтоб я дышала ровно, и точка.

– Ты же сама поставила точку!

– Да, именно поэтому мы и оказались в «здесь и сейчас».

– Но ведь ты хотела пространства?

– Хотела… не знала только, что такая пустота обступить может. Что такая чернота – в день, в миг…

– Но ведь у тебя есть я!

– Да, у меня есть ты…

Показывали «Ночного портье»[119], но на экран Сана не смотрела: ужас от осознания того, что у нее украли прошлое, пропитал, казалось, каждую клетку. О, как мечтала она вернуться туда, назад, в свою киношку! В тот самый «Иллюзион», где они с N – понедельник, дневной сеанс – курили на последнем ряду по-цыгански! В то самое время, когда никто не думал о том, на сколько их еще хватит.

[lectori benevolo salutem!]

Lectori benevolo salutem![120] Да запомнится, @.ru, ник твой, да не накроется во веки веков комп твой, да не погубится тонкость дермы твоей – загадочность анимы на материнской плате и вне ее, ибо gramma[121] и посейчас, и попотом и по et cetera! И стал Текст, где слово спаривается одно с другим легко и охотно (учился он легко и охотно, виленин) – не парится-жарится, не жалеет/зовет/плачет, и еще шесть «не»: прогибается, канючит, юлит, жалеет, хамит, жульничает, потому как, раз всех и впрямь тошнит, то спектакля, конечно, не будет – да и как ему быть?.. Даниил Иваныч Ювачёв обувается и, прихватив трость, выходит из квартиры. (О, как он – статный, ладный – съезжает с перил!..) «Что в имени тебе моем?» – постмодернистничает Даниил Иваныч, грустно улыбаясь, а я пожимаю плечами и шепчу растерянно: «Как хорошо… как хорошо, что вы все это написали… милый, драгоценный, ни на кого не похожий! Да если б не ваши Случаи, пожалуй, сойти с ума было бы куда легче: впервые я открыла их в шестнадцать, а потом всякий раз, когда становилось лихо, перечитывала… Они смешили, баюкали; они говорили живи, дура, живи – и я слушалась, всегда слушалась… да только их-то и слушалась…» – Даниил Иваныч гладит меня по голове и предлагает пройтись: я соглашаюсь и пытаюсь вспомнить, сколько зим не бывала на Невском. Впрочем, сегодня проспект, пожалуй, несколько странен: плотная, не такая, как всегда, серо-сизая дымка, голубоватые геометрические фигуры, танцующие на крышах домов, густая синяя вуаль, покрывающая светящуюся мостовую… Становится не по себе – к тому же идущие навстречу персонажи заставляют меня усомниться если уж не в реальности происходящего, то в собственной вменяемости: одного Даниила Иваныча я еще могу вынести, но вереницу мертвых литераторов… «Страшно? – усмехается Даниил Иваныч, видя, как пугает меня горбоносый профиль А., и тут же, отворачиваясь от графа Т., скисает: – Если б вы знали, как мне, как мне страшно, вы посчитали бы собственные скелеты в шкафу вздором!» – «Почем вам знать о моих скелетах?» – «По текстам, голубушка, по текстам… Вы, как и я, не совсем, так скажем, здоровы…» – «Бросьте: я, в отличие от вас, никогда не писала о себе. Если же и использовала некоторые детали, то изменяла до неузнаваемости. Что же касается произведения искусства как невроза, то Юнг давно…» – «Нет, это вы, вы бросьте! – он кипятится и тут же извиняется. – Простите великодушно. Но, смею заметить, каждый художник рисует прежде всего себя, не отпирайтесь…» – «Я лишь переплавляю некий опыт… синтезирую, крою… меняю траекторию движения персонажа…» – «Вы не столь простодушны, сколь милы… хотите выпить?» – «Я хочу в Аргентину…» – «В Аргентину? Куда именно?..» – «В Буэнос-Айрес. Там есть кафе «Руби»: а знаете, тот рассказ Кортасара – ну, «Местечко, которое называется Киндберг», – в свое время здорово меня зацепил…» – «А что вы, голубушка, знаете о времени?» – останавливается вдруг Даниил Иваныч и, тяжело дыша, кладет руку мне на плечо. «То же, что и вы: времени не существует, – я не пытаюсь хоть сколько-нибудь отстраниться: он не неприятен. – Быть может, именно поэтому у меня его никогда и нет?..» – «Как жаль, что мы не встретились раньше! Или наоборот – позже… В ваши дни… Мы могли бы стать идеальной парой… – он целует мне руку и с сожалением смотрит на часы: – Такое возможно?.. Ответьте, скоро я должен буду покинуть вас…» Я пожимаю плечами, не обольщаясь насчет идеальных пар, и отвечаю честно: «Не уверена. Может, кофе на посошок?» Он понимающе кивает; мы заходим в маленький ресторанчик и заказываем латте, гляссе, эспрессо, мокко, капучино, американо… мы упиваемся вусмерть, о-la-la! Но перед этим Даниил Иваныч успевает прочесть мне три последних «Случая», не вошедших ни в одно из изданий – Даниил Иваныч называет их «Идиотскими сказками»: о, они чудо как хороши после каннабиса и маковой соломки!

Идиотская сказка номер раз

«По сучьему веленью, по оному хотенью, жили-были на свете колорном Нос, Шея и Крыся Бардачелла.

Нос был длинный, тонкий и во все влезал без спроса.

Шея была вертлява и вечно важничала.