Спеши вниз

Впрочем, ни обстановка, ни чувства не были ни обычны, ни банальны. После стольких неуклюжих попыток, стольких случаев, когда, казалось, все уже шло, как надо, но выдыхалось и терпело неудачу, — теперь наконец смесь дала вспышку. Магические заклинания, которые повторялись в его устах все более вяло, внезапно зазвучали ярко, они по-сказочному превратили лягушек и крыс снова в людей, фея спорхнула с рождественской елки, соломинки обратились в золотые нити. Было ли это просто потому, что он теперь с ней? Чарлз не мог решить, но, конечно, был в этом момент удачи или магии (не синонимы ли это?), смешавший воедино все скучные слагаемые и сделавший все живым и прекрасным. Солнечный свет на воде знал, что делать: умудренный опытом многих столетий, он умел произвести желанный эффект, отражаясь на затененной поверхности листьев, нависших над рекой как раз на должной высоте. Хор птиц был прекрасно срепетирован, цветы и трава в точности знали свои роли; прохладные серые громады вековых зданий на заднем плане с точным расчетом уравновешивали своим контрастом спокойное стадо грузных коров, расположившихся на лугу. Утонченно-вкрадчивое, многократно фотографированное, закрепленное в стольких путеводителях и календарях, очарование всего ансамбля, казалось, должно было приесться и не производить впечатления. Однако оно действовало, и Чарлзу пришлось признать, что это был все тот же испытанный метод: как и все прекрасные иллюзии, все было преисполнено непоколебимой уверенности в себе, и эта уверенность была в конце концов неотразима.

Позднее он обнаружил, что не может припомнить ни одной подробности из этих двух часов, проведенных на воде. Ничего, разве только сумочку Вероники, лежавшую на дне лодки. Она была несколько необычной формы, жесткая и квадратная, с застежкой, которая напоминала свернувшуюся золотую змею. Перед каждым толчком мокрый шест, скользнув по ладоням, упирался в каменистое дно, а сам он, нагнувшись вперед, невольно останавливал взгляд на сумочке, спокойно и доверчиво лежавшей у ног хозяйки и с собачьей преданностью готовой хранить и носить ее вещи и открывать свои секреты только хозяйской руке.

В том, что произошло дальше, забавнее всего была полная естественность, непринужденность, отсутствие всего показного и каких-либо стараний. Всегда, когда он позволял себе об этом думать, он представлял, что, если когда-нибудь они станут любовниками, это произойдет после решающего, тщательно подготовленного разговора, формального и откровенно обсужденного предложения или по крайней мере после того, как пройдет период натянутости и взаимной стесненности. Но на самом деле действительность не требовала от них ни слов, ни сознания, что надо что-то сделать, обдуманно и сурово, переступив какой-то порог. Нет, это было совсем не так. Они, казалось, долго смотрели друг на друга сквозь стеклянную преграду, мгновенно ослепленные, закрыли глаза, а, открыв их, обнаружили, что нет между ними этой прозрачной, но непреодолимой преграды, что она растаяла в воздухе.

Они поняли это еще до того, как снова заговорили. Они знали это, идя меж полуобвалившихся каменных изгородей, освещенных золотистыми лучами заката; знали, сидя со стаканами в руке на замызганной деревянной скамье и разговаривая друг с другом не словами, а мыслями.

Наконец он растерянно сказал:

— Пожалуй, нам пора возвращаться…

Она поставила стакан, спокойно и тихо, и сказала:

— Вы же знаете.

— Что знаю? — все так же растерянно спросил ои, но тоже спокойно, без обычной неприязни к себе.

— Что мы не вернемся, — сказала она.

— Да, не вернемся, — повторил он. — Сегодня не вернемся. Мы здесь, мы вместе, мы счастливы, и мы не вернемся.

— Идите договоритесь, — сказала она. — Я подожду вас здесь. Но только не задерживайтесь, Чарлз.

Он встал и пошел договариваться.

— Так не задерживайтесь, — повторила она.

— Взгляните в окошко, — сказал он. — Это я уже возвращаюсь обратно.

Он пошел и договорился.

VII