Спецназ

Я прошел в канцелярию, где от накуренного дыма было душно, воздух показался твердым, что хоть ложись на него.

– Ты сегодня заступаешь дежурным? – спросил Шумотков.

– Так точно! Я! – у самого гордость из ушей полезла.

А майор начал говорить что-то непостижимое:

– Тебе сегодня рыбу привезут. Смотри, чтобы все было в порядке. Голову отвинчу.

Я сначала не понял ни черта, что за рыба? Какая рыба? Зачем нам в батальоне рыба? Я же не в столовую заступаю? А потом, как огрели меня прикладом! Ну, конечно! Рыбакова поймали! Рыба – это «Рыба».

Есть у нас один деятель, народный артист Красной Армии – рядовой Рыбаков. Сволочь и подонок. Его в спецназ взяли, а он гадит всему батальону – на иглу подсел, и раз восемнадцать уже сбегал. Говорят, что его даже родная мать за руку обратно в армию приводила, чтобы образумился. Все бесполезно. Вот и носятся наши офицеры по бескрайним российским раздольям – ловят каждый раз эту «рыбу». Выходит, в очередной раз его скрутили, сегодня доставят.

– Понял, товарищ майор, будем следить! Никуда он не денется!

Шумотков меня еще по всяким мелочам проинструктировал и отпустил. Два часа спокойного сна до развода – законно мои!

…На бригадном разводе перед нарядом мои богатыри-дневальные не заикались – обязанности свои четко отбубнили дежурному по части и выглядели молодцами – все начищено, заправлено, побрито. А меня даже не спросили – сержант, все-таки, доверия от офицеров больше.

Пришли в расположение – наряд принимать. Это когда новый наряд гоняет старый, чтобы принять все полы, стены, окна, спортгородок, умывальник, туалетные комнаты и бытовки в идеальном блеске. А я, как сержант, пошел у старого дежурного оружейку принимать.

Позвонили на пульт дежурного по части, доложились, вскрыли оружейную комнату и… закурили. Там, в прохладном бетоне оружейки, среди пирамид с автоматами, сидишь, как в бункере – ни один звук из казармы не доносится и не войдет никто. Милая свобода.

– Мне сегодня Рыбу привезут. – Начал я, – поймали где-то.

– Не завидую… – посочувствовал мне Саня, – за Рыбу комбат голову открутит, если что не так. Так бы можно было покемарить часок-другой, а тут следи за ним, козлом.

– Да ерунда, Саня, – я стряхнул пепел в мусорное ведро. – Что с ним сделается? Посадят на спортгородке, ногу к штанге пристегнут и будет сидеть, как миленький. А жрать мы ему принесем из столовки. Главное, чтоб комендатура завтра утром до занятий пришла, а то они вообще там расслабились…

– Не говори, не служба, а мед! Никто не трогает, по нарядам не шуршат, только драят свою «тюрьму» и с девочками треплются.

Саня показал мне записи приема-сдачи своего наряда, ткнул пальцами в связку ключей от пирамид:

– Открывай, не стесняйся…

Я сорвал пломбы, вскрыл ружейные шкафы и стал считать стволы, сверяясь со списком каждой роты.

Сашка сел на стол, потянулся.

– А знаешь, что прапор наш предлагал с Рыбой сделать? – спросил он.

Я отмечал галочками в книге наличие оружия и, не поворачивая головы, ответил:

– Неа…

Саня хихикнул:

– Он сегодня с ротным болтал, все слышали. Надо, говорит, Рыбе башку обрить и йодом на лысине красную звезду нарисовать. Чтобы пришел в дисбат, как матрешка расписная! А йод долго смывается, между прочим!

– Да уж… Ваш прапор и не на такое способен…

– А мне не жалко! Будет знать, как бегать…

Мы еще минут двадцать считали штык-ножи, подствольники и всякую спецназовскую мелочь, потом я опечатал все пирамиды и поставил свою подпись в книге.

– Принял!

– Сдал! – бордо гаркнул Саня, – служите, товарищ младший сержант!

Он прикрепил мне на груди большой глянцевый значок «дежурный» и кулаком припечатал для верности.

– Есть! – шутливо ответил я, и мы – два сержанта – вышли на свет божий.

…Перед самым ужином мой дневальный проорал:

– Дежурный по батальону на выход!

Я рванул к дверям – смотреть, кто явился, и докладывать по всей форме.

Тут все вокруг стихло.

Казарма – это же огромное пространство. Гул такой стоит, словно аэродром ракетных бомбардировщиков рядом. А тут, как после взрыва, – тишина…

У дверей стоял молодой лейтенант из четвертой роты, а к руке его прикован Рыба. В джинсиках, маечке, жалкий такой, потрепанный. Наши все замерли, смотрят на Рыбу, пилят его взглядами.

Пропечатывая эту тишину строевыми шагами, я подошел к офицеру и отрапортовал:

– Товарищ лейтенант, дежурный по батальону младший сержант Стриж!

Лейтенант протянул мне руку и сказал как-то озабоченно:

– Здарова, Стриж… принимай вот, солдата…

Я поздоровался с лейтенантом и мрачно посмотрел на арестованного.

Рыбу отвели на спортгородок, как я и предполагал, пристегнули за левую руку наручниками к металлической трубе. Затем старшины принесли ему робу, переодели. Он все время молчал и глазами пол сверлил, даже не глянул ни на кого – все делал покорно, как раб.

Лейтенант мне сказал:

– Стриж, Рыбакова до утра под твою ответственность. Завтра утром его примут на «губу». Ужин ему доставить, накормить, в туалет выводить лично под твоим присмотром. Старшина выдаст ему на ночь матрац, одеяло и подушку, пусть спит на полу. Курить – не давать! Не разговаривать!