Спецназ

– Он попросил меня выйти, мол, стесняется… Я вышел… а потом хрипы услышал, шорохи… Заглянул – а он висит, ногами дрыгает… Ну я заорал… Женька прибежал… Потом за тобой побежал…

Рыбаков не шевелился.

Я заревел так, что могли услышать в штабе:

– Встать! Сука!

Ноль движений.

Ах ты тварь!

Я наклонился и тряхнул его за грудки с такой силой, что затрещал китель замызганной робы. Живой он, падла, живой! Глаза дергаются, моргают, хоть и закрыты, губы трясутся. Захотелось вжарить ему между глаз со всей дури!

Тут появился Симаев. И «вжарить» я не успел.

– Что случилось, Стриж?

Я выгнал дневальных и рассказал все, как было, совершенно ничего не утаивая и не скрывая.

– Он дышит, товарищ капитан, просто вставать не хочет…

Капитан смачно зевнул, прикрывая рот огромным кулаком, и сказал на распев:

– Этого приковать… Ты пиши рапорт на имя командира роты… Завтра утром разберемся…

И ушел досыпать.

К тому моменту Рыба уже очухался и сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Глаз его я не видел.

Позвал пацанов.

– Это залет, мужики… Я утром комбату все доложу, вы – тоже ничего не скрывайте… Сержант был в «ленинской» комнате, ничего не слышал… Про койку – молчать! Тащите Рыбу к железяке и больше ему никаких туалетов, пусть хоть захлебнется… Ключи от наручников – мне!

Мне отдали маленький черненький ключик. А я ведь его должен был держать у себя с самого начала – остолоп! Даже не помню, кому и когда я его передавал.

Меня трясло, как после проруби, я минут пять не мог прикурить сигарету – руки предательски отказывали.

Рыбу привязал лично и он, укрывшись темно-синим армейским одеялом, лежал на своем матрасике и не трепыхался. Ах, как хотелось мне сейчас поднять его и начистить рожу своими тяжелыми «берцами»!

Теперь уже ясно высвечивалось в сознании – завтра мне ротный спорет сержанта с погон за такой «косяк». Не долго красовался. Ну и плевать!

Часы показывали без десяти пять – выходит со всеми прикидами, что поспал я каких-то паршивых полчаса.

Я взял лист бумаги и начал писать рапорт.

К восьми утра батальон выстроился на плацу для утреннего развода. По ухмылкам некоторых рож стало ясно, что какая-то шкура из моего наряда проболталась. А возможно, и Симаев по доброте своей офицерской поделился с кем-нибудь из старшин.

Прибывали офицеры, командиры рот и взводов, моего пока не было. Я стоял у крыльца казармы, ждал либо ротного, либо замполита, либо начштаба – доложить о случившемся.

Шатало меня от недосыпа, а внутри все горело, пылало, словно в сердце шомпол раскаленный воткнули.

Показался на плацу Шумотков, я рванул к нему с рапортом.

За десять шагов, как положено, перешел с бега на строевой шаг и, высекая каблуками гром и молнии, отчеканил положенное расстояние.

– Товарищ майор! За время моего дежурства, происшествий не случилось, дежурный по батальону младший сержант Стриж! Кроме вот этого… – и я протянул ему болезненно-белый листок с рапортом.

Шумотков бегло пробежал глазами по строчкам и вернул мне бумагу:

– А говоришь, ничего не случилось. Рапорт отдашь командиру роты и доложишь следующее – я напрягся, как перед расстрелом. – За нарушение приказа вы, товарищ младший сержант, снимаетесь мною с наряда. Сегодня после обеда заступите снова. Сейчас передайте свои обязанности тому, кого назначит командир роты, и следуйте вместе со всеми на занятия. Подвел ты меня, Стриж, не ожидал… Где Рыбаков?