Спецназ

– Есть, товарищ лейтенант! – я принял инструкции к исполнению и добавил от себя. – А разрешите швабру ему в зубы или метелку, чтоб не сидел бесполезно?

Лейтенант посмотрел на меня усталыми глазами (сколько он не спал, бедный, пока гонялся за Рыбой?) и твердо отчеканил:

– Никаких метелок! Береги это сокровище, как свою невесту, понял?

– Так точно, товарищ лейтенант! Понял!

Я козырнул и внимательно рассмотрел «сокровище». Ничтожный, худой, как высохший камыш, сидел Рыба между железок и даже не шевелился.

Вскоре лейтенант ушел домой отсыпаться, прапорщики разбрелись тоже кто куда.

Я посмотрел на часы – семь часов.

– Дневальный! Ори построение на ужин!

…Мы сидели в столовке с пацанами моей роты, шлепали ложками в тарелках с «борзой» кашей и обсуждали прибытие Рыбы.

– А почему его комендатура сегодня не приняла? Там же есть дежурный лейтеха, пусть бы он и нянчился!

– Нет, мужики, – я отвечал, как более осведомленный. – Начштаба сказал, что его завтра прокурор приедет забирать. Там дело такое – будут шить во всю ивановскую… Так что пока он с нами поживет, крайнюю ночку.

– Позор, блин, на весь округ… За бригаду обидно…

Это точно.

Мы – единственная в округе боевая бригада спецназа, наши из Чечни не вылезают, потери несем, а тут эта сволочь.

С ужина приволокли дневальные для Рыбы тарелку с кашей, хлеб, чай. Смолотил все, даже запаха не осталось.

Приперся ответственный офицер – здоровенный капитан Симаев из первой роты – я доложился. Он пригласил меня в канцелярию.

– Стриж, я с тобой до отбоя, а потом у меня дела… Приду часа в два, ты мне койку свободную в канцелярию притащи, договорились?

– Есть, товарищ капитан! Сделаем.

Офицеру можно и подрыхнуть, конечно… Его забота – батальон проверить вечером и спать уложить, да проследить, чтобы по ночам «скачек» не было. А делать это он будет на боковой, сопя в жесткую солдатскую подушку.

…Батальон прогулялся, проветрился, отметился и «отбился» спать. Хождения прекратились. Взлетка потухла, остались мерцать лишь «дежурки» над тумбочками.

Началось для дежурного по батальону – меня то есть – самое тягомотное время. И спать не ляжешь – надо каждый час дежурному по части докладывать, и телек толком не посмотришь – может нагрянуть так называемый «проверяющий службы войск». А еще этот оборванец, прикованный по мою душу, сидит на спортгородке. Ему матрац кинули, одеяло, подушку выдали – спи! Не хочет… Сидит и в окно на звезды пялится.

Я выбрал свободную «люлю», велел оттащить ее для Симаева в канцелярию, а сам сел в «ленинской» читать книжку.

Из спального расположения долетали какие-то смешки, обрывки слов, мелодии приемников, порою крики сержантов:

– Орлы, засыпаем на три скрипа или сейчас устроим спортивный праздник! Открываю счет – р-раз!

– Кто-то хочет спать в упоре лежа, я не понял, солдаты?

– Дневальный! Когда я усну, радио выключи у меня!

– Внимание, четвертая рота, – налеееее-во! – И скрип истошный. Это значит, вся четвертая рота сейчас будет засыпать на левом боку.

Казарма…

…В три ночи притащился Симаев – кривой, как аксельбант. Аккуратно пробрался в канцелярию, затих там.

…Приходил проверяющий – майор не из нашего батальона – погонял меня по Уставу внутренней службы, я ответил. Походил майор по казарме, во все раковины в умывальной комнате заглянул, вроде, доволен остался.

Голова у меня немного гудела от суеты, спать хотелось ужасно – с четырех до шести утра самые тяжелые часы. Я наказал дневальным чуть что, толкать меня нещадно, а сам прилег на крайнюю к взлетке койку и закрыл глаза.

Очнулся от сильного толчка в плечо.

Надо мною склонился мой дневальный и бешено тряс меня.

– Товарищ младший сержант, товарищ младший сержант! Там Рыба повесился!

Что??? Как???

– Где? – я спрашивал уже на бегу.

Мельком глянул на спортгородок – пусто!

– В туалете! – дневальный чуть не плакал.

– Буди капитана! Срочно! – я завопил, как подстреленный, и бешеным ураганом влетел в туалетную комнату.

Там на брючном ремне, привязанном за трубу под самым потолком, висел Рыба, а второй дневальный держал его за ноги и силился поднять как можно выше.

Я ринулся на кафельную перегородку между унитазами.

Выхватил штык-нож и исступленно начал пилить этот проклятый брючный пояс. Упругий, жесткий, брезентовый, он плохо поддавался тупому лезвию армейского штык-ножа – ведь любому дураку ясно, что штык-нож к «калашу» не точится никогда в жизни! Его задача – колоть и рвать противника, проволоку кусать, а не выкройки вырезать!

Дневальный, красный от ужаса, держал Рыбу и что-то кричал. Я не слышал его, я вообще ничего в эту секунду не слышал, главное – перепилить ремень!

Вжиг-вжиг! Миллиметр за миллиметром!

От напряжения ладони стали влажными.

Наконец, последняя нить лопнула под напором стали, и Рыба мешком рухнул на пол.

– Дышит?

Ребята пощупали Рыбу, похлестали его по щекам.

– Дышит! Успели…

Рыбаков лежал на отполированном кафеле и не подавал никаких признаков жизни. Шея его покраснела, натерлась о жесткий брезент ремня.

В ухо мне кто-то жужжал, оправдываясь: