Спецназовец. Шальная пуля

– А надо, чтобы захотел. Очень надо, капитан! Этот Якушев торчит там, как гвоздь в подошве, и непонятно, когда и в какое место он воткнется. Я уверен, что его можно использовать в интересах дела, но, чтобы придумать, как это сделать, надо точно знать, что он из себя представляет. Так что придется поискать подход к Джафарову. Займись этим прямо сейчас, время… – Он посмотрел на часы и увидел, что уже начало десятого – разумеется, не утра, а вечера. – Время самое подходящее. И оно не ждет, друг мой Женя, оно торопится, спешит… Вот и ты поспеши, будь ласков. Я бы очень хотел уже утром иметь положительный результат.

– Желаете присутствовать при допросе? – спросил Куницын.

Александр Борисович усмехнулся одними уголками губ. Он мог сколько угодно обзывать капитана идиотом и другими, куда более обидными эпитетами, но на самом-то деле Куницын был далеко не глуп и не случайно употребил резанувшее слух слово «допрос». Не имея под собой никакого юридического обоснования, в данном контексте оно намекало на вполне определенную процедуру получения информации, и, ввернув его, капитан между делом испросил согласия начальства на применение не вполне корректных с точки зрения действующего законодательства методов. Он мог бы ничего не уточнять, все было ясно и так. Но после разноса, полученного за излишне вольную трактовку начальственного намека (понятого им, к слову, абсолютно правильно), Куницын счел необходимым подчеркнуть, что не склонен к самодеятельности, является принципиальным противником партизанщины и готов показаться туповатым, лишь бы не допустить превратного истолкования полученного приказа.

– Делать мне больше нечего, – отмахнулся от предложения поучаствовать в затевающемся безобразии Томилин. – Надеюсь, ты в состоянии запомнить все, что он скажет, и толково пересказать мне.

– Полагаю, что в состоянии, – склонил голову в знак согласия капитан.

– Вот и отлично. И давай без обид, ладно?

Чутко уловив перемену тона, Куницын позволил себе улыбнуться.

– Какие могут быть обиды, Александр Борисович? Не в собесе служим!

Эта шутка, введенная в обиход их шефом, генерал-майором Бочкаревым, уже успела порядком навязнуть на зубах, но повторялась ими всеми вновь и вновь, к месту и не к месту. Поверхностный смысл ее всякий раз менялся в зависимости от обстоятельств, но истинная, глубинная суть всегда оставалась неизменной: она, эта шуточка, служила для них и девизом, и руководством к действию, и исчерпывающей характеристикой.

Когда капитан ушел, забрав дисковый накопитель с любопытным аудиофайлом, Александр Борисович вернулся к прерванному его появлением занятию: нацепил наушники, развернул окно звукового редактора, сверился со своими тезисами и, постепенно втягиваясь в работу, принялся кромсать и перекраивать запись, превращая ее в обвинительный акт против своего школьного приятеля Игоря Асташова. Роя однокашнику яму, Томилин не испытывал угрызений совести: Асташов, которого в школе дразнили Сташкой, уже в ту золотую пору был порядочной сволочью и никогда не давал списать, не получив предоплату деньгами или натурой – жевательной резинкой, конфетами, бутербродами или какой-нибудь мелкой дребеденью вроде значка с иностранной надписью или оловянного солдатика.

Глава 11

Очнувшись, Джабраил Джафаров обнаружил себя сидящим на жестком стуле посреди совершенно незнакомого ему помещения. Руки его были заведены назад, за спинку стула и, судя по ощущениям – вернее, по полному отсутствию таковых, – были связаны или, быть может, скованы наручниками. Попытка подвигать ногами также не дала желаемого результата, из чего следовало, что они привязаны к ножкам стула. Желая проверить это предположение, Джафаров опустил голову и сделал еще одно открытие: он был одет в спортивные брюки фирмы «Адидас», разношенные, потерявшие форму и цвет зимние кроссовки на искусственном меху и свою любимую байковую рубашку в крупную клетку. Наряд, за исключением кроссовок, был сугубо домашний, и именно эта странная деталь – кроссовки вместо шлепанцев – частично вернула ему память.

Он помнил, что, вернувшись со службы, намеревался провести вечер в кругу семьи за ужином и просмотром телевизионного сериала. Для него, редко бывающего дома, этот сериал выглядел каким-то заунывным, абсолютно непонятным бредом без начала и конца, но Марина, его законная и, увы, неверная (в смысле вероисповедания и ни в каком ином) супруга, очень любила эту белиберду и внимательно следила за всеми перипетиями убогого сюжета, не пропуская ни одной серии. Джафаров, в свою очередь, горячо и искренне любил жену и очень дорожил ее обществом, даже если пребывание в нем было сопряжено с просмотром вышеупомянутого телевизионного эпоса.