За четыре с половиной года Павел уволил со службы семь фельдмаршалов (среди них М. Ф. Каменский, П. А. Румянцев, А. В. Суворов), 333 генерала, 2261 офицера. Общее число уволенных и ушедших из гвардии и армии в отставку генералов и офицеров достигало 12 тысяч человек.[225]
«Из 132 офицеров, – писал полковник Н. А. Саблуков, – бывших в Конном полку в 1796 году, всего двое (я и еще один) остались в нем до кончины Павла Петровича. То же самое, если не хуже, было и в других полках, где тирания Аракчеева и других гатчинцев менее сдерживалась, чем у нас».[226]При всем этом кардинального качественного изменения облика гвардии не произошло. Даже «разбавленная» гатчинцами лейб-гвардия не стала, как это было при Петре I, опорой трона и коллективным помощником государя. «В данном случае результат не должен был оказаться удачным – даже в отношении личной безопасности реформатора. Гатчинский элемент, вместо того чтобы одержать верх над непокорной частью, куда его ввели, <…> наоборот, в ней совершенно растворился, усвоив себе привычки этой обособленной среды и послужив только к пробуждению в ней, путем реакции, стремлений к порицанию правительства, дремавших до тех пор при спокойных условиях существования, посвященного удовольствиям».[227]
Реформы Павла I – проводимые радикально и зачастую деспотично, не всегда адекватные требованиям времени – породили крайнее недовольство в дворянской среде. Среди российской военной и служилой элиты в Петербурге, Москве и в провинции стали возникать кружки лиц, недовольных императором. В 1797 г., вероятно в силу завышенного самомнения и недопонимания Павлом системы безопасности, были ликвидированы управы благочиния. Это затрудняло розыск лиц, подозреваемых в преступлениях, и беглых преступников, а также снижало участие общей полиции в мероприятиях по обеспечению царской безопасности.
Первый «звонок» для государя прозвучал еще в августе 1797 г., когда части гвардии окружили Павловск и были готовы взбунтоваться. Тогда переворот не произошел только по причине отсутствия у гвардейцев лидера, способного немедленно взойти на престол.
С 12 апреля 1794 г. Тайная экспедиция возглавлялась обер-секретарем А. С. Макаровым. Первейшей задачей чиновников экспедиции был сбор сведений (слухи, доносы, подслушанные и спровоцированные разговоры) по поводу нововведений императора и надзор за лицами, вызвавшими неудовольствие государя. Один из чиновников Сената, Д. Б. Мертваго, писал:
«Время это было самое ужасное. Государь был на многих в подозрении. Тайная канцелярия была занята делами более Вотчинной; знатных сановников почти ежедневно отставляли от службы и ссылали на житье в деревни. Государь занялся делами церковными, преследовал раскольников, разбирал основание их секты, многих брали в Тайную экспедицию, брили им бороды, били и отправляли на поселение. Словом, ежедневный ужас. Начальник мой (генерал-прокурор Обольянинов. –
К концу правления Павла I арестованных, сосланных и находящихся под надзором государственных преступников насчитывалось около семисот человек.
Следует отметить, что в среде российского военного и служилого дворянства сопротивление политике Павла Петровича осуществлялось в основном в форме антиправительственных разговоров. Но иногда это сопротивление принимало организованные конспиративные формы. Наиболее известными являются так называемые Дрогобужское и Смоленское дела. В ходе следствия по этим делам, проводимым в 1798 г. Ф. И. Линденером, было установлено, что в Смоленской и ряде соседних губерний имеет место дворянский заговор. Во главе заговора находился А. М. Каховский, в прошлом адъютант А. В. Суворова, брат по матери А. П. Ермолова и двоюродный брат Д. В. Давыдова. По воспоминаниям Ермолова, Каховский в 1796 г. предлагал Суворову, пользовавшемуся безграничным уважением как у солдат, так и у офицеров, взбунтовать войска против Павла I:
«Однажды, говоря об императоре Павле, он сказал Суворову: „Удивляюсь вам, граф, как вы, боготворимый войсками, имея такое влияние на умы русских, в то время как близ вас находится столько войск, соглашаетесь повиноваться Павлу?“ Суворов подпрыгнул и перекрестил рот Каховскому. „Молчи, молчи, – сказал он, – не могу. Кровь сограждан!“».[229]