Спи, бледная сестра

Эффи сидела на могильной плите, обхватив колени руками, как маленькая, и дрожала. Я потрогал лоб — у нее был жар. Я уговаривал ее скорее одеться, чтобы не простудиться. Она едва отвечала, лишь смотрела на меня пустыми скорбными глазами, и прежнее раздражение вернулось ко мне.

— Бога ради, ты что, не можешь помочь? — резко сказал я, пытаясь застегнуть на ней платье.

Эффи все так же смотрела на меня из темноты, словно утопленница из озера.

— Эффи, ну давай же, нельзя же просидеть здесь всю ночь, — сказал я чуть мягче. — Тебе нужно вернуться домой, пока Генри не заметил.

Но Эффи не двинулась. У нее был нездоровый вид, кожа бледная и горячая, как лава. Я не мог отпустить ее на Кромвель-сквер в таком состоянии, если не хотел предать эту скандальную связь огласке. Но и на кладбище ее оставлять нельзя. Было холодно — я и сам уже дрожал, — а ее лихорадило. Кроме всего прочего, ей необходимо было переодеться — одежда вся в грязи, подол разорван. Оставался только один выход, и, раздумывая над ним, я ощутил злую усмешку где-то в животе. В этой идее была своеобразная поэтичность…

— Давай, моя дорогая, — бодро сказал я, поднимая Эффи на ноги. — Я отведу тебя к Фанни. Умоешься, она даст тебе чистую одежду, а потом вернешься домой, пока слуги не проснулись.

Не знаю, слышала ли она меня, но позволила провести себя по тропинке на улицу. Один раз она вздрогнула от какого-то шума за спиной и впилась острыми ногтями в мое запястье, но в основном послушно шла рядом. Я оставил ее у ворот и нашел экипаж. Когда я усаживал Эффи, возница удивленно приподнял брови, но гинея, вложенная в горячую ладонь, быстро положила конец его любопытству; в остальном же редкие прохожие даже не взглянули на нас. Тем лучше.

В доме на Крук-стрит, естественно, горел свет. Весьма хорошенькая рыжеволосая девица открыла дверь и пригласила нас войти. Эффи безропотно последовала за мной. Оставив ее с красоткой, я отправился искать Фанни.

Надо отдать должное Фанни, ее бордель всегда был на высоте: карточная комната, курительная, гостиная, где джентльмены могли отдохнуть в пышной обстановке и побеседовать с дамами. В этих апартаментах она никогда не дозволяла распутства — для такого существовали отдельные комнаты на втором этаже, — а всем, кто не соответствовал ее стандартам, вежливо отказывали от дома навсегда. Я знавал титулованных особ, куда менее разборчивых, чем Фанни Миллер.

Я нашел ее в курительной — ей всегда нравились такие тонкие черные сигары, — одета она была очаровательно и экстравагантно: лиловая шляпа с кистями и смокинг в тон. Две аметистовые заколки едва удерживали копну каштановых кудрей, блестевших на матовом бархате. Кошка у нее на коленях холодно уставилась на меня.

— А, Моз, — пропела она. — Что привело тебя сюда?

— Пустячная проблема, — беспечно ответил я, — и наш общий друг. Простите, что помешал. — Последняя реплика была адресована собеседнику Фанни, пожилому джентльмену с дрожащими руками и хитрой физиономией.

Фанни перевела агатовые глаза с моих грязных ботинок на лицо и снова на ботинки.

— С вашего позволения, — сказала она своему пожилому другу. Оставив сигару в фарфоровой пепельнице и сняв шляпку и смокинг, она последовала за мной в коридор. — Ну, в чем дело? — спросила она куда менее любезно.

— Эффи здесь.

— Что? — Ее глаза сузились и запылали. — Где она? Я не понял ее внезапной ярости и стал вкратце объяснять, что случилось. Она сердито отмахнулась.

— Ради бога, тише! — прошипела она. — Где она?

Я сказал о девушке, с которой оставил Эффи, и Фанни, не взглянув на меня, заторопилась вверх по лестнице, гневно сжав красивые губы.

— Что-то не так? — крикнул я вслед, хватая ее за рукав бархатного платья. Она резко обернулась и хотела отбросить мою руку — но усилием воли сдержалась. Когда она заговорила, голос ее был ядовито спокоен.

— Генри тоже здесь, — произнесла она.

20

Комната казалась странно знакомой. Я плыла, дух мой клубился над телом, словно джинн в бутылочном горле, мне то ли чудились, то ли вспоминались кроватка с лоскутным одеялом, стол, табурет, картины на стене. Моз, Генри, безумие, овладевшее мною на кладбище, — все представлялось сном, в этой обманчивой темноте я и сама была сном во сне. Я смутно помнила, как мы приехали в дом на Крук-стрит, как меня вели наверх… чьи-то заботливые руки; лица; имена. Девушка примерно моих лет, с блестящими медными волосами и изумрудами в ушах — Иззи. Полная добродушная женщина, округлые белые груди в глубоком вырезе корсажа — Виолетта. Китаяночка с гагатовыми волосами и нефритовыми кольцами на каждом пальце — Габриэль Чау.