Заставляю себя спать, но не сплю. Не идёт сон, будто нарочно, только задремлю, меня выбивает в реальность. Отдалённо слышу соседские голоса, где-то взрываются ранние предновогодние петарды. Мороз мчит по коже, и меня крутит в постели, сматывая-сминая простынь, бросает в пот. Когда доходит до абсурда, и трепет превращается в судороги, я понимаю, что заболела. Простуда сжимает горло, ломает кости, крутит мышцы.
Тяжело сползаю с кровати и заставляю себя выпить жаропонижающее. Не проверяю температуру, и так чувствую, что горю изнутри. Кутаюсь в одеяло, заливаю в себя тёплый малиновый чай и только тогда отключаюсь.
И проходят ко мне чёрные сны. Пустые и безжизненные. Я брожу бесконечными коридорами и всё время выхожу к одной и той же двери: изломанной, рваной… за которой когда-то звучала музыка, и пары кружились в воздушном вальсе. Манит меня эта дверь. Заглядываю сквозь рубленную щель и вижу себя и Кима.
Мы танцуем страстно, будто в паре много лет. Белое платье летит вверх, вниз, в стороны. Руки Кима сильные и гибкие, а размах плеч восхищает. Мне кажется, что я чувствую, как он касается моей кожи, и приятный жар льётся по венам. Каждое наше движение и поворот высекают в воздухе странные вибрации, и они волной катятся к моим ногам, прошивая насквозь. Как иглы. Мне кажется, что я помню его, но не могу понять откуда. Не с плакатов, намного раньше.
Когда музыка разматывается в кульминацию, и переливы струн задыхаются на высоких нотах, меня вырывает из сна.
17
Не пришёл. Призрак не пришёл. Я предала его мыслями о другом. Тем поцелуем, что Киму удалось сорвать. Жалею, так сильно жалею, что реву целый день, не отвечаю на звонки и не открываю дверь, когда кто-то приходит. Не хочу никого видеть, даже родителей. Мне нужно побыть одной. Я и так одна всегда, но сейчас лишние голоса и внимание совсем не в радость.
Когда под вечер в дверь кто-то начинает колотить ногами, я всё-таки приподнимаюсь и ползу к дверям. Как привидение. Я сама стала призраком.
– Ярина, открывай! Это мама! – слышу родной голос с другой стороны. Нащупываю замок, но сил не хватает даже ключ провернуть.
– Погоди, – приваливаюсь плечом к стене и со второго раза получается. В глазах на миг темнеет, падаю, но мне всё равно, даже если убьюсь на месте.
Он бросил меня. Так больно мне ещё никогда не было. Даже ждать его бесконечно было легче, чем осознавать, что потеряла.
– Неси её в комнату, – слышу мамин голос из вакуума.
Взлетаю. Все кружится. Меня сдавливает тяжёлым воздухом, и режущая боль скручивает в сильных лапах. Я не открываю глаза и не вслушиваюсь больше в голоса. Хочу просто провалиться в вечный сон.
– Забери меня, умоляю, забери меня… – с губ срывается шепот, а потом кто-то гладит по щеке и отвечает:
– Все будет хорошо. Ты только держись.
И мне кажетсЯ, что это голос Призрака. Я даже улыбаюсь. Слабо, невесомо, а потом застываю в чёрной тьме маленьким ненужным никому человечком.
Прихожу в себя через несколько часов. Открываю тяжело глаза и вижу, как в окне разливаются сумерки. Плотные, как и тьма в моей душе.
Колючая тоска бьёт в грудь и сгибает пополам. Реву, как сумасшедшая, вою и терзаю зубами подушку.
Почему я согласилась на этот вальс? Зачем? Ненавижу Кима! Себя ненавижу. Всех ненавижу…
– Эй, как ты? – кто-то кладёт руку на плечо, и я приподнимаюсь. Сквозь дрожащую муть слёз вижу силуэт мужчины, а когда понимаю, кто передо мной стоит, хочется взорваться от ярости. Только сил нет.
– Иди прочь, Ким. Зачем ты здесь?
– Мама переживала за тебя, попросила помочь дверь открыть. – Он присаживается рядом и подает стакан воды. – Выпей. Ты в бреду была. Звала кого-то.
– Проваливай, я не хочу, чтобы за мной ухаживали.
– Я не ухаживаю, – Альдов мягко улыбается и, приподнимая мне голову, прижимает стакан к губам. – Как только твоя мама вернётся, я уйду.
– Для неё же выступление важней меня, – вырывается обида. Знаю, что тридцать первого в клубе вечер вальса. Жадно пью воду и откидываюсь на подушку. – Можешь уходить сейчас, я уже в норме.
– Конечно, – хмыкает Ким. – Но я всё же останусь, не хочу отвечать потом за твой трупик, если ты пойдёшь в туалет и грохнешься головой об умывальник.
– В уборную со мной попрёшься?
– Если нужно будет, – отрезает непоколебимо и громко ставит стакан на тумбочку.
– Иди ты, Альдов! Ненавижу тебя всем сердцем.
– Само собой. Я это уже слышал. И не удивлён. Пиар – злая штука, может сделать тебя монстром. Так ведь?
Смотрю в его синие морозные глаза и не понимаю, что меня так бесит. Привлекательный, обходительный, но я не могу удержаться от неприязни и злобы.
– Расскажешь, за что ты меня так не любишь? – мягко приподнимает уголок губ, будто хочет улыбнуться, но не может.
– Нет.
– Мне же интересно, – он усмехается и немного наклоняется, отчего я снова слышу запах гвоздики и бергамота. Я отодвигаюсь и подтягиваю одеяло на подбородок.