Спящая красавица

И вот ночь... «Приходи-и-ила Коляда, — рычал Феликс. — Накануне Рождества!.. » А мы ему подрыкивали.

Стоило только открыть окно — все! Пиздец тишине и семейному покою. Не только всему! Нет! А именно — тишине и покою! Он влезал в своем тулупе и раскланивался. Как ученый медведь. Он рассчитывал на детей.

Они сразу просыпались! Если спали, да... Вылетали из постелей, из своих снов, и с ором неслись в комнату! Он был чудом! У них дома — и чудо! Такое! Его знали как облупленного, но все-таки!.. Да. Маленький кусочек чуда! На всех не хватит! Не каждый день! Пусть хоть разбавленное чудо — наплевать! И родители смиренно стояли, пока дети трогают, щекотят этого зверя, сопят, ходят вокруг, шмыгают носами и прочее.

Потом была наша партия. Я изображал колдунью! Еще бы! У меня должно было хорошо получаться! После Феликса разогретые, детишки попадали в мои когти! Я превращался в свою мать! Черт, я играл всерьез!

«Там, где лес стоит дремучий... Там, где куст растет колючий... » — стонал я. И плел потом такую околесицу, такую чертовщину, что у самого волосы дыбом вставали! Я бормотал, закрыв глаза, и начинал потихоньку кружиться на месте. Черная материнская юбка развевалась, и это давало еще ускорение! А потом уже я не мог остановиться!

Закрытыми глазами я смотрел в удивительный мир. Там, в этом мире, был покой, была тишина, как под водой, как глубоко под водой. Это кружение меня так успокаивало, что Ольга тормошила меня за нос! Терла уши! Я никак не мог очнуться. Какого труда стоило моргнуть!

Во мне все затихало. Кровь останавливалась. Сердце успокаивалось, удар еще один, и все тише, тише... Оно останавливалось. Я смотрел вокруг себя не мигая. Ни горечи, ни любви, ни клеветы, ничего. Ни Ольги, ни матери, ни дяди, ни отца... Ни крови, ни Михи, ни солдат, ни танцев... Только равнодушие без горизонта, бескрайние поля равнодушия, открытый космос равнодушия... Как огромный младенец, я покоился в кристальном озере равнодушия, не мигая, широко раскрыв глаза, как утонувший младенец. Как младенец на пустынной планете...

Потом я уже сам знал, как мне уйти на пустую планету. Другое дело, что Ольга злилась. А мать?! Она вообще была готова меня огреть поленом! Лишь бы я не сидел как истукан, как идол в степи!

Так часто равнодушие путают с презрением.

В таком состоянии, на этой пустынной планете, мне было так хорошо, так уютно...

Я мог бы с широко открытыми глазами, с полуулыбкой отвести Ольгу по малейшему ветерку ее желания. Да! Куда она дунет! Куда душенька ее захочет! Хоть к зекам, хоть к цыганам, хоть к свиньям, к лошадям, к насекомым, к ракам... Не важно! Наплевать! Только движение! Да. Только оно... Это влечение... И пусть произойдет все, все, все... Мои глаза так же открыты, и полуулыбка застыла на круглом лице младенца.

Слава богу, тут вступала Ольга. Она была переодета в солдата. Громко сказано — переодета. Просто пилотка, вывернутая наизнанку. Она корчила рожи, по сценарию она ведь должна была меня победить! Уничтожить! Стереть с лица земли.

Дети снова хохотали! Добро торжествовало! Ольга давала мне такого пинка, что я всерьез сгибался! А однажды она мне по яйцам заехала! А детки ржут, колдунья скорчилась, да так получила, что слезы текут! Я лежал, скрежеща зубами! Сволочи! Пусть радуются, что не поджег ничего! Такие искры зубами высекал! А потом думаю: надо было бы поджечь! Вот бы поплясали! По-настоящему!

Но все это были не просто цветочки, а только семена! Ягодки, крупные ягодищи пошли после! Лесное чудище, зверь болотный, медведь Феликс начинал свой номер.

Это только с натяжкой можно назвать языком. Да. С большой натяжкой! Того и гляди лопнет!

Он кряхтел бобром! Лаял совой! Чесался, как вшивый в предбаннике! Молчал, как болтун! Матерился, как немой! Косился на нас, как вдова на морковку! Поджимал губы, как девственница! Строил из себя фифу! Рыдал, как трезвый сапожник! Чихал семь раз! Два раза нырял, три раза выныривал! Курлыкал журавлем! Пел «Мама, я токаря люблю»! Плакал от счастья! Мурлыкал басом: «Шел пастух по-о-опукивал, па-а-алочкой постукивал! Чем пастух попу кивал?» Смеялся, как на похоронах! Кряхтел роженицей! Снова пел: «Токарь точит-точит-точит и ебет кого захочет! Вот за что я токаря люблю... » Сеял слова на ветер! Говорил отгадками! Громко молчал! Сморкался против ветра! Запрягал быстро! Стелил жестко! Кусал локти! Плевал в колодец! Напевал: «Отговорила роща золотая... » Решетом черпал воду! Волков не боялся! В лес не ходил! Исправлял горбатых! Мыл черных кобелей!

Он рычал, пукал, тонко бздел, кряхтел, сопел, рыгал, хрюкал, насвистывал, кашлял в рукав, смотрел налево, поносил всех почем зря, клялся, крестился, чертыхался и снова насвистывал, увещевал, молчал в варежку, рыл себе яму, бросал камень из-за пазухи!..

Он еще такое выкаблучивал, что все сначала падали со смеху, и потом уже не вставали, ржали лежа! Но самое драматичное в конце! Он должен был бороться с Ольгой! И она должна была его победить.