Спящая красавица

Наверное, он все-таки был в нее влюблен! Я это подозревал. На святки он вообще становился сам не свой! Полностью! Начиная с дырки в шапке и кончая заскорузлыми от грязи шнурками! Все вокруг чувствовали, что пахнет жареным, что дело нечисто!

Мать вообще сходила с ума от таких слухов. Солдаты, ну ладно, ну солдаты, цыган, еще ведь был цыганенок Черный, который просто трясся, когда ее видел! Ладно, это еще она могла проглотить, ну а Пиздец Всему?! Это было уже действительно пиздец всему!

«Да ты посмотри на него! Глаза разуй!» — орала мать.

Сестра закрывала их еще крепче! Мать не считала его плохим человеком! Нет! Ни в коем случае! Она его вообще не считала человеком! Он был явлением природы. Ха! Представьте, в вашу дочь влюбилось землетрясение! Или ливень!

В манну небесную она не верила. Она верила только в грозу, в дождь, в град.

Он не доставлял ни Ольге, ни матери никаких хлопот. Он кланялся им при встрече и только. Потом смотрел вслед и шел дальше. Иногда он стоял немного, рассматривая следы Ольги в грязи. Кому он мешал? Кому?

Ну, не суть. Для меня этот тип представлял совсем совсем совсем другое. Совсем-совсем. Другое- другое.

Однажды мы переходили дорогу. В центре. В нашем — центре. Смех! А по ней — строем солдаты. Была зима, ветер. Феликс дрожал. Он встряхивал головой. Да. Как старый конь. А они маршировали. За ними можно было подбирать свежеотчеканенные монеты!

Красивые, морозные, в ловких шапках, в сапогах, глядя в которые можно было бриться, они маршировали и, поглядывая на нас, подмигивали. Не знаю, как он, а я стоял разинув рот. Они пели и проходили, пели и проходили. Я смотрел каждому из них в глаза. Они были такие чудесные, такие одинаковые! Можно подумать, это один-единственный солдат, сто раз отраженный в чудесном зеркале!

«Что-то много солдат развелось... — сказал он. — И такие... красивые. К войне, видно. Они к смерти всегда такие... Чистенькие. Как в последний день. Ном де дье — где они так помылись?!»

Он смотрел на них не мигая, как пророк. А они все шли и шли и будто улыбались, рожденные землей, убитые и снова рожденные. Мы совсем задубели с Феликсом! Но мы не могли прошмыгнуть. Разбить их ряды? Как бы не так! Еще никому не удавалось разбить горизонт.

Им не было ни конца ни края! Как этой земле, по которой они шли...

Иногда я себя чувствовал так, будто оказался между двумя поездами. Они мчались, бесконечные, в противоположных направлениях. Я пытался плыть одновременно и вниз, и вверх по течению.

Я впадал в настоящее отчаянье.

Ни мускулов, ни войны, ни борьбы, ни смерти, ни огня, ни стали, ни железа, ни гор, ни голого торса, ни солнца, ни судьбы, ни полдня, ни серых глаз, ни солдатской формы!

Только белки, жиры и углеводы... Слова «ном де дье, ном де дье»... Заспанная морда, гнойные глаза, тупость, легкость и жир, жир, повсюду жир, свобода, равнодушие, поля поля степь, горизонт, лень, земля, чернозем, суглинок, глинозем, досуг, грязь, вонь, волосы, смех, онанизм... Да. Много смеха, много онанизма!

Я смотрел на Феликса, на это существо без имени, без истории, без судьбы... Я внимательно осматривал его тело, его руки, его морщины... Я так и не смог уловить его лица. Может быть, он был без лица?!

Я так и не смог понять его рук! Может быть, он был просто обрубок человека?! Я так и не смог увидеть его голову без шапки! Может быть, у него не было головы?!

В такие вечера, в такие прозрачные, просторные вечера, в которых могли все уместиться, и живые, и мертвые, я чувствовал такую тоску! Такую хрустальную тоску...

Это ветер без холода, ветер хрустальной пещеры. Мы сидели у его карусели. Это его работа — смазывать стержень, на котором все держится. Да. Немного денег и много грязи. Мы часто здесь играли в карты. Летом. Да. Особенно летом. Карусель крутилась... Крутилась... Катала кого-то. Или нет. Иногда ее просто включали. Да. Ну, для движения. Чтобы двигалось что-то. Ну хоть что-то...

Странно, мне ни разу не пришло в голову туда залезть. Покататься. Ни разу. Сидеть с Феликсом под каруселью — это да. А кататься — ни разу. Странно, нет?

Мы здесь сидели вдвоем. Только я и он. Как две собаки. Да. Полусытые собаки. Две зажмурившиеся отупевшие собаки... И все. И так изо дня в день.

Мы были дети. Наверное... Дети простых трагедий. Дети каждого дня. Это было так просто... Все ведь так ясно, нет?..

***