Спящие пробудятся

На горе у камнемета, привалясь к деревянной станине, глядел в огонь и терзался неискупимой своей виной Скала. Пришло ему на память, как в Тебризе облыжно обвинили его в убийстве, хотя он убитого и в глаза не видел. Просто начальнику ночной стражи надо было явить расторопность, вот и схватили первого попавшегося, благо за чужака некому заступиться. И вовек бы не оправдаться косному на язык Скале, если бы не упросил сотоварищ дать Скале подержать кинжал, что нашли рядом с убитым. «Видите, ваша милость, — сказал тогда Боевой Козел, — не может принадлежать кинжальчик этому человеку, ибо рукоятка короче ладони его, и убить таким кинжалом он не мог». Немало бед хлебнули они вместе, немало городов и земель прошли, сколько гашиша наглотались, людей, что песчинок, повидали в поисках правды-справедливости, прежде чем встретили мюридов Деде Султана. И когда цель близка — пасть от руки какого-то дурака гуляма! Хотел закрыть его, Скалу, от копья щитом, а закрыл самим собой. Эх, Козел, Козел! Аллах свидетель, было же у него мусульманское человеческое имя Муслим. Почитай, никто и не знает его ныне, никто, кроме Скалы!

Он глянул себе под мышку. Спрятав голову ему под руку, как птенец под материнское крыло, дремал Доганчик. Постанывал, дергался во сне. Просыпался и снова задремывал. Снилась ему морская ловитва. Лодку качает, того и гляди черпанет черную воду. Справа от него артельщик, слева Ставро, тянут сети со звездами. Тянут, тянут — и вытянули. А вместо рыбы в сетях безжизненное тело со страшно вывернутым к спине лицом. Смотрит Ставро на собственное тело, как смотрел на него недавно Доганчик. Вот беловолосая голова его, глаза его голубые. Все тут его, а самого нет. Лежит безжизненный телесный болван, а где же сам Ставро? Только что был, и вот нету?!

Доганчик вздрогнул. Открыл глаза, уставился не мигая в огонь. Разум его уткнулся, как в стену, и ни с места.

По другую сторону камнемета, покряхтывая от боли в раненом плече, ворочался Димитри. Мысли его крутились по кругу, словно лошадь, вертящая водяное колесо. Неладно вышло! Положился на дозорных. А те, как увидели, что османцы отбили у наших молодуху гречанку, обо всем на свете запамятовали. И проглядели гулямов, посланных в обход к камнемету… Не уберег он мальчишку.

И дервиш чудной отошел в муках… А все из-за бабского ума недалекого, рассердился вдруг Димитри. Жаль, видите ли, старуху мать, не ушла из деревни вместе со всеми. А мужа своего да джигита туркменского, что из-за нее сложили головы, не жаль?! Впрочем, что взять с женщины? Гюндюз-алп-то куда глядел, когда послал на смерть джигита с греком?!

Тут Димитри устыдился собственного гнева. Чего уж на других валить, коль сам прозевал. Не на смерть, а на спасение посылал их Гюндюз-алп. «Кто воскресил хоть одного человека, все равно что воскресил всех». Слышал эти слова от шейха Бедреддина Димитри. Слышал наверняка и Гюндюз-алп. А знать наперед, что джигит с греком напорются на гулямов, посланных к камнемету, что деревню Балыклыова османцы занять не успеют, а старуха гречанка останется жить, так же как и ее дочь бестолковая, которую отбили дозорные, разве мог Гюндюз-алп или кто другой угадать наперед? Не только сила да уменье решают дело, но еще и удача. На нее же грех было нынче жаловаться.

— Заступитесь за меня, пресвятая дева Мария и пророк Мухаммед! — забормотал он. — Место пребывания погибших за Истину — рай!

Димитри смежил веки и увидел: дервиш, погонщик ослов, сидит рядом с греческим мальчишкой в обильной сени смоковниц и улыбается покойной улыбкой. Журчит ручей, а на той стороне его прохлаждаются в густой тени бука крестьянин из деревни Балыклыова, что скакал за своей женой, и сопровождавший его джигит-туркмен. Пахнет жасмином и розами, слышится тихое пение, подобное монастырскому. Ангелоподобные гурии обносят чашами с вином…

Димитри распахнул глаза. На темном небе по-прежнему мерцали холодные колючие звезды. Костер дымил.

Тут вспомнил Димитри речь учителя, слышанную им вместе с Абдуселямом десять с лишним лет назад на Хиосе: «Слова о воскресении из мертвых имеют вовсе не тот смысл, который вкладывают в него невежды. Ад, рай и все прочее также означают отнюдь не то, что представляется непросвещенному уму. Это понятия мира духовного. Мир духовный, именуемый тем светом, может проявиться, однако, только в мире этом, видимом и осязаемом, ибо мир духовный есть не что иное, как сущность мира видимого». И еще вспомнилось. Читал им мулла Керим недавно книгу шейха Бедреддина «Постижения»: «Ежели и называются гуриями, дворцами и садами совершенные и высокие радости души, вкушаемые познавшими, то лишь потому, что куцым, немощным умам недоступно истинное понимание. Назови им истинную сущность, и они не обратят внимания, предаваясь мирской суете сует, а слова о гуриях и садах распаляют их вожделение, побуждая к трудам ради постижения Истины».