Спящие пробудятся

Исфендияр встретил Бедреддина торжественно. Спешился вместе со свитой за сто шагов. Поцеловал руку. Сам ввел в город. Попросил дать имя своему новорожденному сыну и стать таким образом посаженым отцом. Явленный ему почет лишь усугубил настороженность Бедреддина. Известно, когда властитель говорит: «Ты храбрец!» — значит, посылает тебя на смерть. Когда дает понять, как высоко тебя ценит, значит, собирается продать.

Что до Исфендияра, то он хоть и желал Мехмеду Челеби провалиться сквозь землю, но боялся его. Слишком уж несоизмеримы были их силы. И потому Ибн Арабшах должен был засвидетельствовать перед султаном, что Исфендияр не замышлял против него зла, а Бедреддина принял не как беглого кадиаскера, а как почтенного шейха, чьи заслуги в делах веры и шариата общеизвестны.

По всему по этому разговор шел не о том, что составляло главный интерес и хозяина, и гостя, а о разных околичностях. И участвовали в нем улемы, а воеводы помалкивали. Лишь властитель изредка вставлял высочайшее слово.

Ибн Арабшах, мальчиком увезенный по воле Тимура из родного Дамаска, повидал множество стран и народов. Благодаря пытливости ума и отпущенным ему немалым способностям, изучил языки монгольский и кыпчакский, татарский и фарсидский.

Еще в Самарканде от учителя своего Сейида Шерифа, который вместе с Бедреддином постигал в Каире премудрости логики у одного и того же наставника, слышал он о шейхе много похвального. Высоко ставил бескорыстие, бесстрашие и мудрость Бедреддина и другой самаркандский наставник Ибн Арабшаха шейх Шемседдин Джезери, которому некогда выпала честь представить Бедреддина самому Тимуру и присутствовать при их беседе. Ибн Арабшах знал труды Бедреддина, но виделся с ним впервые. И не упустил случая высказать ему свое восхищение грандиозным комментированным судебником «Джами ул-фусулейн», присовокупив, что, по его скромному мнению, ничего подобного мусульманская наука не знала по меньшей мере два с половиной столетия со дня обнародования «Хидаи». Уподобление книги Бедреддина труду среднеазиатского богослова Аль Маргинани было лестной похвалой, ибо «Хидая» служила учебником законоведения во всех медресе мира. Бедреддин невозмутимо заметил, что, когда писал в Эдирне свой труд, у него возникло ровно тысяча девяносто вопросов к «Хидае». Теперь же у него есть вопросы и к «Джами уль-фусулейн», не столь многочисленные, но не менее значительные по сути.

Ученый медик Мюмин ибн Мукбиль осведомился о мнении почтенного гостя, который, насколько он знает, учился у знаменитого целителя шейха Ахлати и сам владеет искусством врачевания, относительно взглядов бывшего главного лекаря Каира Джеляледдина Хызыра, известного в турецких землях также под именем Хаджи-беше из Айдына. В последних трудах он объясняет свой отказ от врачевания недугов бессмысленностью этого занятия, поскольку болезни, дескать, вызываются противоречием между образом жизни и велениями совести. Так как лекари, мол, этого противоречия устранить не могут, то обречены заниматься следствиями, вместо того чтобы искоренять причины.

Бедреддин ответил по размышлении, что подобный ход мысли ему внятен. Действительно, большинство недугов проистекает из несоответствия бытия людей их человеческой сущности. У бедняков причина в нищете материальной, у остальных в себялюбии, то есть в нищете духовной. И устранение причин, конечно, дело насущное. Но, на его взгляд, отказ лекаря на этом основании исцелять больных странен не меньше, чем отказ судьи карать преступника на том основании, что преступление тоже следствие, а не причина. Впрочем, он, Бедреддин, не судья другу своей молодости, Джеляледдину Хызыру, в чистоте помыслов которого он убежден, равно как в том, что каждый подвижник постигает Истину своим путем.

Мюмин ибн Мукбиль посетовал на разобщенность мужей науки и постижения. На собственном опыте познал он, сколь существенна возможность общения между учеными.

Бедреддин подумал, что Мюмину повезло: он не общался с учеными, для которых наука не средство, а самоцель. Как вино для пьяницы. Но вслух сказал, что, к сожалению, ему не удалось получить дозволения уйти в хадж с тем, чтобы остаться в Египте или в Аравии для общения с тамошними улемами и ознакомления ученого мира с крупицами открывшейся ему Истины. Поэтому, покинув Изник, он подумывает об отъезде в иные края.

Тут Ибн Арабшах позволил себе вмешаться. Насколько ему известно, османский государь, по щедрости души своей осыпавший его, недостойного, многими милостями, не отказал досточтимому шейху в его просьбе, а пожелал возвестить милостивое дозволение покинуть ссылку своими собственными высочайшими устами, но из-за возникшей смуты не мог этого сделать. Если ему, ничтожному слуге государя, будет позволено, нет, не советовать Столпу Веры и Науки, а только подбросить веточку в костер его размышлений, то он думает, что в Египте и в Аравии подвижников науки не больше, чем в Самарканде и Бухаре, где у шейха есть многочисленные поклонники и влиятельные друзья.