Спин

Конечно, они могли бы облегчить переход к четвертому возрасту. Но решили не делать этого. Марсианская культура отразила четвертый возраст в традициях, вместе с болью и всеми сопровождающими явлениями и ограничениями. Отнюдь не каждый решался на переход в четвертый, и не только из-за неизбежных неприятных ощущений. Законодательство существенно ущемляло долгожителей. Каждый марсианин имел право выбрать переход, бесплатно и на равных для всех основаниях. Но долгожителям запрещалось воспроизводиться, это оставалось привилегией зрелого возраста. В течение последних двух столетий в курсе перехода как мужчинам, так и женщинам вводились средства, необратимо их стерилизующие. Долгожители лишались права голоса на выборах в советы всех уровней. Никто не хотел, чтобы планета управлялась стариками в их специфических интересах. Но каждая из пяти марсианских республик имела своеобразный надзорный орган, что-то вроде Верховного Суда, избираемый исключительно стариками. Долгожители в чем-то превосходили, но в чем-то и уступали взрослым, точно так же, как те по отношению к детям. Сильнее, сдержаннее, свободнее и в то же время более ограниченны.

Но я не мог разобраться, не только для Ины, но и для самого себя, во всех кодах и тотемах марсианской медицинской технологии. Антропологи годами рылись в архивах Вана, пока эту работу не запретили.

– А сейчас мы владеем той же технологией, — сказала Ина.

– Некоторые из пас. Надеясь, что в конце концов все овладеют.

– Только сумеем ли мы ее настолько же умно употребить...

– Почему нет? Марсиане смогли, а ведь они такие же люди, как и мы.

– Да, конечно, я понимаю, что это в пределах возможного. Но... как вы думаете, Тайлер, осуществимо ли это в действительности?

Я посмотрел на Эна. Он все еще спал. Вероятно, ему что-то снилось, глаза под закрытыми веками двигались, как рыба под водной пеленой. Ноздри парня раздувались, тряска машины укачивала его.

– Только не на этой планете.

* * *

За десять миль до Бикук-Тингги Ниджон вдруг заколотил по перегородке. Условный сигнал: впереди полицейски!i контроль. Машина замедлила ход. Ина встала, нацепила на физиономию Эна ярко-желтую кислородную маску. Проснувшийся Эн почему-то больше не проявлял энтузиазма, выглядел робким, испуганным. Сама Ина надела марлевую повязку.

– Живо! — поторопила она меня.

И я полез в проклятый сундук. Крышка опустилась на клинья, позволив мне хоть как-то дышать, четверть дюйма между мною и асфиксией.

– И — ни гугу! — добавила Ина мне, Эну или обоим.

Я затаился во тьме.

Поползли минуты. До меня доносились чьи-то голоса, плохо различимые, да к тому же на чужом языке. Два голоса: Ниджона и еще чей-то, тонкий, раздраженный, Голос полицейского.

«Они победили смерть»,— сказала Ина.

Как же, держи карман шире, подумал я.

Железная кастрюля, в которой я оказался, быстро нагревалась, как будто ее поставили на огонь. Пот тек по физиономии, струился по телу, пропитал рубаху, разъедал глаза. Я слышал свое дыхание. Казалось, что его только глухой не услышит.

Ниджон почтительно бормотал что-то представителю права и порядка, поганый коп гавкал раздраженно, как будто ему под хвост засунули вывернутый наизнанку стручок жгучего перца.

— Тише-тише-тише, — заклинающе прошипела Ина, на этот раз явно мне... Но нет, Эн нервно колотил кулачками по трубчатому основанию своего ложа, слишком энергично для жертвы СПАССА. Сквозь щель я различил кончики пальцев Ины.

Загремели задние двери машины, я тут же учуял вонь бензина, автомобильного выхлопа и перегретой солнцем придорожной растительности. Глаз ощутил наружный свет и мелькание теней, не то Ниджона и полисмена, не то деревьев и облаков.

Теперь полицейский так же раздраженно требовал что-то от Ины. Компот из полицейской раздраженности, наглости и занудства безмерно меня разозлил. Я представил себе Инну и Эна, приниженных или притворяющихся приниженными в присутствии грубой силы, вооруженного копа и всего, что он представлял. Ибу Ина сказала что-то коротко, по сурово на местном языке. Очевидно, упоминала СПАССА. Она тоже представляла власть, только иного порядка, власть сил природы; тоже могла внушить страх, не меньший, чем страх перед полицией и оружием.

Полицейский потребовал предъявить бумаги или вылезать и предоставить машину для обыска. Ина парировала срочностью случая, снова сослалась на болезнь.

Меня подмывало встать на защиту Ины и Эна, сдаться, прежде чем власть употребит силу. Или драться. Или удирать. Пренебречь всем достигнутым, всеми мучениями, всем марсианским зельем, влитым в мое тело. Может быть, во мне просыпалась храбрость «четвертых», особая храбрость, о которой рассказывал Ван Нго Вен.

«Они победили смерть...» Как бы не так. Земляне, марсиане, гипотетики — никто и никогда! Лишь отсрочка приведения смертного приговора в исполнение.

Машина качнулась на рессорах, подкованные башмаки лязгнули по металлу. Увесистый коп влез в машину. Я поднял руки к крышке.

Ина поднялась, разразившись гневной скороговоркой.

Я вдохнул полной грудью, приготовившись выпрямиться.