Спиноза

— К счастью, — сказал Спиноза, — картины Рембрандта на библейские темы не предназначены для украшения храмов. Человек внутренней свободы, Рембрандт проявляет полное равнодушие к официальному культу. Библейские сюжеты он берет в их человеческой, а не сверхъестественной сущности. Их содержание насыщено реальной жизнью, ее борениями и страстями. Я горжусь тем, что являюсь его современником. Меня Библия заинтересовала несколько по-иному, но и я буду искать в ней земной, человеческий смысл. Утверждения теологов о греховности человека по меньшей мере смешны. В самом деле, если согласиться с библейской версией, выходит, что первозданные люди, наделенные свободой выбора, поспешили вкусить плод древа познания добра и зла, потому и стали ненавистны богу! Чудовищно, не правда ли? Ведь если во власти первого человека было как устоять, так и пасть и если при полном обладании своим духом он по природе был не испорчен, то кто мог добиться того, чтобы он все же пал? «Он был обманут дьяволом», — отвечают богословы. Но кто же был обманувший самого дьявола? Кто, спрашиваю я, сделал его самого столь безумным, что захотел стать выше бога?.. С вашим замечанием, господин президент, что религия коренится в естественном состоянии людей, не могу согласиться. Мне мыслится это так называемое естественное состояние, как существующее до религии, без религии. Заметьте, не только по отношению к незнанию, но и по отношению к свободе, в которой все родятся.

— Все? — переспросил де Витт.

— Да, все, — ответил Спиноза. — Если бы религия, — оттенил Спиноза, — была бы от века обязана божественному праву или если бы божественное право было правом природным, то излишне было бы богу заключать договор с людьми и связывать их обязательством и клятвой.

Де Витт залился громким смехом.

Спиноза улыбнулся и сказал:

— Некоторые люди уподобляют себя богам и полагают, что любое слово, ими произнесенное, непреложный закон. Эти божки-идолы низвергают громы и молнии против тех, кто имеет свое мнение. Боги земные, заставляющие думать и говорить по предписанию закона, страшнее богов небесных. Но, — спросил Спиноза, — разве можно достигнуть того, чтобы все говорили по предписанному? Напротив, чем больше стараются лишить людей свободы слова, тем упорнее они за нее держатся. Конечно, держатся за нее не скряги, льстецы и прочие немощные души, высочайшее благополучие которых состоит в том, чтобы любоваться деньгами в сундуках и иметь ублаженный желудок. Кто хочет все регулировать законами, — развивал свои доводы Спиноза, — тот скорее возбудит пороки, нежели исправит их. Сколько происходит зол от роскоши, зависти, скупости, пьянства и т. д.! Однако их терпят, потому что властью законов они не могут быть запрещены, хотя на самом деле они суть пороки. Поэтому свобода суждения тем более должна быть допущена, что она, безусловно, есть добродетель и не может быть подавлена. Не говорю уже о том, что свобода в высшей степени необходима для прогресса науки и искусства, ибо последние разрабатываются с успехом только теми людьми, которые имеют свободное и ничуть не предвзятое суждение. Закон, запрещающий свободу мысли, порождает фальшь и лицемерие. При таком положении вещей выходит так, что люди постоянно думают одно, а говорят другое. Следовательно, откровенность, которая в высшей степени необходима в государстве, была бы изгнана, а омерзительная лесть и вероломство нашли бы покровительство. Отсюда обманы и порча всех хороших житейских навыков. Я за такое общество и государство, в котором каждому можно думать то, что он хочет, и говорить то, что он думает.

— Не могу с вами согласиться, дорогой друг, — мягко произнес де Витт. — Судите сами, если каждый в государстве будет действовать так, как ему хочется, во что же оно превратится? В хаос и мрак, войну всех против всех.

— Мятежи, гражданские войны, пренебрежение к законам, — ответил Спиноза, — происходят не столько вследствие какой-нибудь врожденной злобы подданных, сколько вследствие несовершенств государственного устройства. Люди не родятся, а делаются гражданами. Люди всюду одинаковы; и если в одном государстве больше преступлений, чем в другом, то это признак, что в нем законы недостаточно разумно установлены. Власть, зиждущаяся на народе, устанавливает разумные законы. Наоборот, власть, опирающаяся на грубую силу, диктует народу такие законы, которые вызывают гнев и ненависть. Свободный народ руководится надеждой, покоренный — страхом. Первый стремится улучшить жизнь, второй — лишь избежать смерти. Потому мы и говорим, что один пребывает в рабстве, другой — в свободе.

— Верховная власть, — возразил де Витт, — это совокупное право всех граждан общества. Индивидуум обязан безоговорочно подчиниться общему желанию всех.