Спиноза

— Согласен, — сказал Спиноза. — Но необходимо учесть, кто и как направляет совокупное право всех. Стол, на котором я пишу, принадлежит мне. Все же власть моя над ним не простирается до того, чтобы я мог заставить его есть траву. Разумная власть не может требовать от людей перестать быть людьми, добиваться, скажем, того, чтобы люди с уважением взирали на то, что возбуждает смех или отвращение. Для тех или для того, в чьих руках верховная власть, столь же невозможно бегать пьяным или нагим по улицам с развратницами, ломать шута, открыто нарушать и презирать им же самим изданные законы и в то же время сохранять подобающее величие... Благо народа, — добавил Спиноза, — есть закон, которому должно быть подчинено все, и мирское и духовное. В государстве не должно быть гонимых и гонителей. И еще: едва ли беспристрастный наблюдатель станет отрицать, что самое прочное, долговечное государство есть то, которое только защищает приобретенное, а не домогается чужого и старается всеми способами избегать войны, сохранить мир.

— А вот мы непрестанно воюем, — констатировал де Витт.

— И у каждого из воюющих, — добавил Спиноза, — свое религиозное знамя.

— Зачем же она, религия? — спросил в сердцах Витт.

— Для окончательного погашения света разума, — ответил Спиноза.

— Что порождает веру в сверхъестественное? Где находятся истоки суеверия? — допрашивал президент философа.

— Люди, — сказал Спиноза, — обращаются к божественной помощи больше всего тогда, когда они находятся в опасности и не умеют сами себе помочь. Страх, — подчеркнул философ, — вот главная причина, благодаря которой суеверие возникает, сохраняется и поддерживается. Суеверие консервативно и устойчиво. Люди легко попадают во власть предрассудков, но с трудом от них освобождаются. Суеверие к тому же очень разнообразно.

— Вследствие этого, — заметил де Витт, — под видом религии народу легко внушается то почтение к своим царям, как к богам, то ненависть к ним как к всеобщему бичу рода человеческого.

— По моему убеждению, — сказал Спиноза, — религия — это следы древнего рабства, поддерживаемого в людях монархическим государством, ибо высшая тайна монархического правления и величайший его интерес заключаются в том, чтобы держать людей в обмане, а страх, которым они должны быть сдерживаемы, покрывать громким именем религии.

— Вы, следовательно, — подчеркнул де Витт, — категорически против религии?

— Я уже говорил, что я за свободу суждения. Что из этой свободы не происходит никаких неудобств, для этого примеры налицо, и мне не нужно их искать далеко. Примером может служить наш город Амстердам, пожинающий, к своему великому успеху и на удивление всех наций, плоды этой свободы. Ведь в нашей цветущей республике и великолепном городе все, к какой бы нации и религии они ни принадлежали, живут в величайшем согласии. Напротив, там, где стараются отнять свободу суждения у людей, там наказываются честные люди, а вероломные поощряются. Насильники ликуют, они сделали власть имущих приверженцами своего учения, истолкователями которого они считаются. Вследствие этого происходит то, что они осмеливаются присваивать себе авторитет и право властей и не стыдятся хвастать, будто они непосредственно избраны богом и их решения божественны.

— Слушая вас и соглашаясь с вами, необходимо прийти к выводу, что церковь должна быть отделена от государства.

— Непременно. И чем скорее вы это сделаете, тем больше разумных людей будет заодно с вами. И я не сомневаюсь в том, что управление, опирающееся на разум и свободу, самое лучшее, так как оно наиболее согласуется с природой людей. Можно ли выдумать большее зло для государства, чем то, что честных людей отправляют как злодеев в изгнание потому, что они иначе думают и не умеют притворяться? Что, говорю, пагубнее того, что людей считают за врагов и ведут на смерть... не за какое-либо преступление или бесчестный поступок, но потому что они обладают свободным умом? Ведь те, кто сознает себя честным, не боятся, подобно преступникам, смерти и не умоляют отвратить наказание, потому что дух их не мучится никаким раскаянием в постыдном деле, но, наоборот, они считают честью, а не наказанием умереть за хорошее дело и славным — умереть за свободу.

— При полной свободе, — сказал де Витт, — государство погибнет под тяжестью гнева и зависти толпы.

— Хотя над сердцами нельзя так господствовать, как над языками, однако сердца находятся в некотором отношении под господством верховной власти, которая многими способами может добиться, чтобы весьма большое число граждан любило и ненавидело то, что ей желательно. Поэтому мы без всякого противоречия с разумом можем представить себе людей, которые только сообразно с правительственным правом верят, любят, ненавидят, презирают и вообще попадают во власть любого чувства.

Де Витт своего добился. Спиноза его заверил, что отодвинет «Этику» и немедленно приступит к работе, которая должна послужить свободе разума и свободе совести.

Так окончательно сложился план нового трактата, названного «Богословско-политическим».

Мотивы философа