Спираль

– Со всеми вопросами к нам приходите, мы всегда поможем, – повторил зачем-то опер, как показалось Зине, многозначительно.

Отпустив Зину, он обернулся к Павлову:

– Вот, товарищ Павлов, мы с вами всех посмотрели, и о нашем решении я сообщу.

Зина медленно шла по коридору к лаборатории. Она знала, что едет делегация от института в Берлин, шли проверки, шерстили всех, выгнали академика Померанцева и ребят из лабораторий, у кого происхождение подкачало. Пришли на их место какие-то идиоты с рабфака, но все комсомольцы и горлопаны. Все это тянулось уже несколько месяцев. Недавно Зина услышала, что ее любимый профессор Васнецов не едет, а делегацию возглавит кто-то из близких к власти. Так значит, Павлов. Ожидаемо. Но что Зину предлагают к нему ассистентом, это было неожиданно. Это не из-за языка. Зина нигде никогда, ни в одной анкете не писала, что знает немецкий, как, впрочем, и французский. Да и не нужен там язык, дадут переводчика из органов. Язык там как раз был бы лишним и опасным. Она подумала, что логичнее было бы выбрать Кольцова. Егорушкина нет, она не вникала, но слышала краем уха, что тот выступил на собрании еще до ее вступления в комсомол и наговорил лишнего, за что получил взыскание. Зина в комсомол не хотела. Но лаборатория теперь с особым статусом, и было объявлено, что все должны быть комсомольцами. А не комсомольцы – это она и Аркадий Эмблат. И месяц назад их обоих приняли по ускоренной системе. Зина вызубрила все, что было написано в брошюрке, которую ей дали на бюро. Но в результате ее только и спросили, почему отказались от НЭПа и сколько республик в Союзе Советских Социалистических.

Хотела ли Зина поехать в Берлин? Конечно! Несмотря на то, что вряд ли она сможет его увидеть. Привезут, скорее всего, с вокзала в гостиницу, а потом на завод, так и будут возить, как стадо баранов, под присмотром. Но, может, из окна она увидит хоть кусочек другой жизни. Понятно, что если такая поездка будет, то она будет первой и последней в ее жизни. Что впереди? Какая жизнь ее ждет?

Баба Дуся, которая не была никой ее бабушкой, а была когда-то гувернанткой ее матери, бывала с семьей своей ученицы и в Париже, и в Лондоне, и в Берлине. Рассказывала ей по-немецки про отдых в Баден-Бадене, а по-французски о поездке в Лувр, и как ее дед решил, и вся семья уехала на лето в Цюрих, потому что его дочь и ее мать, тогда молоденькая девушка, почти девочка, тяжело заболела от любви к кузену. Зина, сейчас вспоминая рассказы Евдокии Поликарповны, которую для конспирации она всегда, даже когда они были одни, называла баба Дуся, думала о них, как о сказках, которые все знают, но никто в них уже не верит. Осенью восемнадцатого, когда отец уже пропал, а мама однажды вышла из дома обменять серебро на продукты и не вернулась, они остались с Дусей одни, Зине было шесть. Все, что было до этого, Зина не помнила, только какие-то вспышки из памяти: солнечное утро на даче и отец собирает снасти, чтобы идти рыбачить, вечер и мама в свете торшера читает газету: «Алексей, ты только послушай!» – обращается она к отцу, какие-то сборы. Кто уезжает? Отец на войну? Они в имении бабушки под Полтавой? И больше ничего. Все остальное ей рассказала Дуся. Пусть будет еще что-то в ее жизни, кроме густого тумана действительности. Пусть будет Берлин. Будет ли?

Николай предложил Кольцова и Егорушкина, зная, что оба не пройдут. Егорушкин был одной ногой на вылет из комсомола: имея уже взыскание, умудрился примкнуть к оппозиции. Такой без шансов. С Кольцовым был риск. Он идейный, происхождение хоть в палату мер и весов: отец и братья – члены ВКП(б), отец вообще с 1905 года, мать из семьи революционеров, о которых в школьных учебниках написано. Идеальный кандидат. Именно на этом и хотел сыграть Николай. Слишком идеальный. Общение с оперуполномоченным Шмайковым кое-чему его научило. Сам Шмайков в партии недавно, пришел в органы из школы рабочей молодежи, нигде еще не работал и не служил толком, кроме органов, и должен, просто обязан был недолюбливать таких, как Кольцов, у которых отец с Лениным был знаком.

Так и получилось. Шмайков грязно намекал, похотливо подмигивая, но подписал документы на Иванову. Значит, решено, едет Иванова.

Дуся была на редкость умна и практична. В отличие от мамы, которая наивно думала, что все это ненадолго и вот-вот как-то разрешится, Дуся сразу поняла, что большевики – это навсегда. И раз они не могут уехать, то надо приспосабливаться. Зина и выжила благодаря ей.

Первым делом Дуся перевезла их на другую квартиру, где их никто не знал. Что смогла из ценных вещей, но только небольшое и дорогое, собрала в узлы скатертей и простыней, наняла извозчика, проехали часть пути, слезли, взяли другого и так переехали. Книги, мебель, люстры – все бросили на старой квартире. Сами поселились в дворнической в большом бывшем доме, а теперь доме партийных работников. «Пусть плохая, но отдельная, – говорила всегда Дуся о квартире. – Нет соседей, нет вопросов».