Спираль

— Если никто не желает высказаться, давайте немного отдохнем. В четыре часа нам придется собраться еще раз. Из Академии приедет вице-президент, и специально выделенная комиссия официально выполнит последнюю волю академика.

Все поднялись.

Директор института облегченно выдохнул и опустился в кресло. Он лишний раз отдал должное таланту и интуиции Рамаза Коринтели. Он понимал, что вера в гениальное исследование Давида Георгадзе подорвана, что в сердца коллег заронена искра сомнения, того самого сомнения, которое со временем превратится в уверенность.

Кахишвили был безмерно доволен самим собой.

Оставшись один в кабинете, утомленный, душевно измученный, он с трудом поднялся, подошел к окну. И сразу отпрянул. Внизу, на старом месте, стояли красные «Жигули», о раскрытую дверцу которых опиралась длинноногая блондинка, лениво разглядывавшая прохожих.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Все случилось вдруг.

Профессор Отар Кахишвили уехал в Академию на заседание Президиума. В приемную заглянули несколько сотрудников-мужчин с единственной целью — поглядеть на пышную грудь директорской секретарши.

Марина Двали скучала, ее донимала хандра. Чтобы как-то убить время, она звонила по телефону.

С мужем Марина пять лет как развелась. Несмотря на то, что жадных созерцателей ее прелестей было пруд пруди, претендентов на руку не находилось. Главное, видимо, заключалось в одном — двадцатипятилетняя женщина сама поставила крест на замужестве. Она даже представить себе не могла, что ей снова придется целовать мужчину. Однако она носила открытые черные майки или джемпера с глубоким вырезом, специально стараясь настолько приоткрыть грудь и ложбинку между грудями, чтобы сводить мужчин с ума.

С первых дней работы секретарша директора стала замечать, что, разговаривая с ней, мужчины смотрят не на нее, а жадно косятся на ее грудь, стараясь запустить взгляд за край выреза.

Она испытывала садистское удовольствие, наблюдая их затуманенные страстью глаза. Это не было удовольствием, вызванным вниманием сильного пола и сознанием собственной красоты. Это была месть бывшему мужу и всем мужчинам вообще, в чьих алчных и плотоядных глазах она видела только животный инстинкт.

До чего же жалки эти мужчины! Даже не жалки, а мерзки! Как мокрицы, с головы до ног покрытые слизью. Сослуживцы, посетители, прохожие на улицах — все одного пошиба, все, как половинки разрезанного яблока, похожи один на другого. Смешны их одинаковые презенты — шоколадные конфеты, французские духи, цветы… Смешны шаблонные слова и однообразные намеки. С первого же дня после развода она заметила, что мужчины удесятерили свое внимание. Глаза самцов смелее лезли в соблазнительную ложбинку между грудями. Взгляды похотливее ощупывали несколько полноватые, но красивые плечи. При рукопожатии они подолгу не выпускали ее холеную руку. Более многозначительно заглядывали в глаза, больше подтекста вкладывали в комплименты.

Марина Двали вышла замуж по любви. Тогда она считала себя счастливейшей из женщин, но через несколько месяцев почувствовала омерзение ко всему мужскому роду и окончательно уверовала в то, что любовь слепа.

Вторым, кто вселил в Марину отвращение к мужчинам, был старший научный сотрудник института Шота Бедашвили, пятидесятипятилетний тучный, будто составленный из двух шаров мужчина. Нижний, мясистый, изрядного диаметра шар покоился на двух толстых обрубках. Верхний, в котором расплывшимся свечным огарком дотлевал его интеллект, значительно уступал в размерах нижнему, но был столь прочно посажен на него, что ни разу не свалился. Шеи не намечалось, да наш уважаемый ученый, по всей видимости, и не нуждался в ней. Этот не упускал случая потискать Маринину руку и сладострастным взглядом побродить по ее груди. Как только достопочтенный Шота покидал директорскую приемную, Марина вытирала руку французским одеколоном. У нее оставалось ощущение гадливости, будто она подержала в руке жабу.

— Я могу одарить вас безбрежным счастьем! — сказал однажды досточтимый Шота, застав Марину одну и зная, что директор в Академии и вернется не скоро.

— Чем одарить? — с полубрезгливой улыбкой переспросила она, удивляясь, как это не сваливается верхний шар, когда Бедашвили склоняется в таком поклоне.

— Безбрежным счастьем, именно безбрежным счастьем, как мужчина и как интеллигент. Я знаю цену вашей красоте, драгоценная Марина!

Насмешливая застывшая улыбка некоторое время не сходила с лица женщины. Затем она мгновенно сменилась бешенством, как один диапозитив сменяется другим.

— Убирайтесь отсюда, пока не заработали пощечину.

— Уважаемая Марина! — побагровел маленький шар.

— Вон отсюда!

— Марина Тарасовна! — отскочил достопочтенный ученый, боясь, как бы кто-нибудь не услышал слова секретарши. — Успокойтесь, умоляю вас, успокойтесь! Я только хотел…

— Не знаю, чего ты хотел, — Марина взяла себя в руки, — лучше ступай домой, напяль фартук и помоги благоверной мыть посуду!