Спираль страстей

Действия такого человека не имели ничего общего с теориями преступного поведения, рассматриваемыми судебной системой, пенитенциарной системой или правоохранительными организациями. Это было связано с ним самим, с тем, что он видел и чувствовал. Невзоров знал, что представления о границах нормальности размывались все больше и больше по мере того, как наука узнавала все больше о человеческом разуме и человеческом поведении. Теперь стало ясно, что у больного и здорового ума больше общего, чем различий. Современная психиатрия поставила современного человека в уникальное положение, когда ему разрешаются мелкие извращения, в той или иной форме, без бремени ярлыка "психически больного" из-за них. Его шкаф может быть полон теней, его разум-скотобойня фрагментированных реальностей, но он все еще может найти себя среди ходячего, смеющегося нормального населения. И он может оставаться среди нормальных до тех пор, пока не вынет свои тени из чулана, пока не вынет их и не покажет своим соседям, как будто ожидал, что они найдут в них те же удовольствия, что и он. Он не может этого сделать, потому что его соседи-это Реальный мир, и если он не может действовать так, как его соседи считают приемлемым, то он приближается к грани психоза. Не имеет значения, что у его соседей могут быть похожие или разные, но одинаково странные тени в их шкафах; они не выносят их и не показывают ему. Человек с бешеной тенью совершил ошибку, вытащив ее из шкафа. Его тень теперь бродила среди соседей, и соседи боялись ее. Невзоров подумал, что это ирония судьбы: то, что этот человек, возможно, долгое время скрывал от мира, теперь было всем, что мир знал о нем. Алексей видел только тень. Самого человека не было видно. Но что, если бы он держал тень в шкафу, заподозрили бы его соседи в теперешнем безумии? Этот вопрос завораживал Алексея, потому что он уже знал ответ. Это было 'нет'.

Все было как обычно; была только видимость нормальности. Невзоров размышлял над этими мыслями в тесноте своего кабинета, где зернистые фотографические детали человеческих голов были разложены перед ним, как изображения стольких разрозненных душ, которые нужно было собрать воедино. Он не видел, как подполковник Сафонов остановился в конце дня у его двери и пошел дальше. не видел он и того, что управление опустело и наполовину заполнилось новой, меньшей по размеру вечерней сменой. Он не видел ничего, кроме ярких золотых, сапфировых и рубиновых портретов безымянных мужчин, или слышал что-нибудь, кроме собственного внутреннего самоанализа, пока не зазвонил телефон и Евгения не напомнила ему, чтобы он возвращался домой.

Глава 17

Полина Тортунова лежала на диване и безучастно смотрела на беззаботные лица актеров в очередном телесериале. На экране телевизора по горизонтали поднимались темные волны, искажая головы Эрики и Дениса, которые боролись с отношениями любви и ненависти, которые, как они думали, закончились, но, очевидно, не закончились. Полина протянула руку назад и схватила розовую бутылочку жидкого транквилизатора. Она отвинтила крышку и отхлебнула, как из бутылки пива. Она вся дрожала. Волна мышечной слабости охватила ее, и она поставила бутылку на диван, не закрывая крышечку. Мгновение она лежала совершенно неподвижно, измученная. Ее голубое шелковое платье было распахнуто, и она смотрела на свои выступающие бедра. что подчеркивало вогнутость ее живота.

Последние три часа ее мучила сухая тошнота, и она практически видела свой позвоночник. Ее кожа выглядела и чувствовала себя бледной. Темно-коричневая полосочка волос на лобке напомнила ей о дикой копне обесцвеченных волос на голове. Они были мертвы до самых корней и стояли на ее голове, как у испуганного мультяшного персонажа. Оба оконных блока в ее двухкомнатном доме наверху были на распахнуты, но она все еще потела. Ее тело, спереди и сзади, было мокрым от пота, и тот выкатывался из-под обвисших грудей огромными жемчужными каплями, которые стекали по ее бокам.

Ее легкие чувствовали себя так, как будто они в них роились черви, а больное горло было покрыто снаружи толстым, студенистым слоем столярного клея, который она тщательно втерла, а затем густо размазала.