По сути дела, безумие Жюдит ничем особенно не отличалось от безумия женщины, сидевшей напротив него. Обе находились в полной зависимости от магической формы мышления, когда вещам придают смысл, которого нет. Совсем как фанаты Морбюса Делакруа, приписывающие его фильмам то, что в них не заложено автором.
– А потом появилось движение #MeToo… Девушки развязали языки. И мы поняли, что на этом всё… Наша эпоха кончилась. Прекратилась, это ясно. Продолжать было слишком рискованно. И, словно случайно, наше могущество, наше богатство словно съежились, наши достижения постепенно сошли на нет. Именно тогда я решила завершить карьеру актрисы, она перестала меня радовать.
Самира уже оказалась на одной линии с Артемизией, которая плавала в середине бассейна, всего в каких-нибудь четырех метрах от нее.
– Вас никто не заставлял это делать, – заметил Сервас, несмотря на гнев, поднимавшийся в нем.
– Еще как заставляли! Потому что меня осуждали не за то, что в глазах зрителей я совершала на экране. Меня осуждали прежде всего за образ мыслей, за то, что я собой представляла,
Артемизия наклонилась, спрятав окровавленное лицо, закрыла глаза, потом выпрямилась и открыла их.
– Послушайте, – снова заговорила она, посмотрев наконец на мужа, – Морбюс никогда в этом не участвовал. Больше того, он никогда об этом не знал. Он – ребенок, играющий в свои игрушки. И ему даже в голову не приходило, что мы используем кастинги для вербовки новых людей для себя. Он вообще ничего не знал. Зато знал, конечно, что я увлекаюсь оккультизмом, был в курсе, что я встречаюсь с единомышленниками, но никогда не пытался узнать об этом больше. Для него ничего не существует, кроме кинематографа…
Сервас помолчал, чтобы украдкой взглянуть на Самиру. А та буквально впилась взглядом в Артемизию,
– Ну и к чему такая мизансцена? – вдруг спросил Мартен; его пересохшее горло пылало, как песок в пустыне.
На этот раз на вопрос ответил Делакруа, и голос его был бесконечно грустным:
– Артемизия всегда считала своей лучшей ролью роль ведьмы в «Эржебет». Она этой ролью очень гордилась. Вы знаете легенду о венгерской графине Эржебет Батори, майор? В моем фильме Артемизия играет ведьму, которая убеждает Эржебет, что она сохранит вечную молодость, искупавшись в крови юных девственниц. В самой последней сцене фильма, арестовав Эржебет, односельчане побивают ведьму камнями, а графиню ведут на костер. Это один из самых красивых моментов из всех, что я когда-нибудь снимал.
– Морбюс – гений, вот к чему, – решила польстить мужу Артемизия. – Он самый необыкновенный из всех людей, что я знаю. Эта мизансцена – в его честь, потому что его фильмы останутся в памяти… и потому, что я тоже останусь в памяти благодаря его фильмам. Потому что мир полон людей, для которых понятия «величие» и «гений» лишены смысла. Потому что таких художников, как Морбюс, поймут только спустя десятилетия, и это тоже станет его легендой.
Сервас стоял не шевелясь, неотрывно следя за Самирой. Он был поражен собственной апатией и неспособностью реагировать. Поражен тем, что в конечном итоге такой конец имел свою логику.
Мартен скорее угадал, чем увидел, что Самира достала пистолет и прицелилась. В течение секунды Сервасу казалось, что она хочет застрелить актрису, дабы избавить ее от мучительной смерти в огне. Но вместо этого Чэн трижды выстрелила в борт надувного кресла, несколькими сантиметрами ниже Артемизии. Пули проскочили сквозь толщу воды до самого дна, вызвав маленькие водовороты. Детонация в закрытом помещении получилась оглушительная, и Сервас поморщился от рези в ушах. Он увидел, как Делакруа заткнул уши. Борта надувного кресла вмиг сдулись, причем все сразу, и Артемизия, потеряв равновесие, оказалась в воде, смешанной с кровью и бензином.