Спираль зла

Сначала шла целая вереница лиц: улыбающихся, кривляющихся, суровых, любопытных, смеющихся, недовольных, враждебных, серьезных, открытых… Потом пошли взгляды: забавные, заговорщицкие, косые, угрожающие или застывшие… От этого странного дефиле ей стало не по себе. Было в нем что-то тревожное и нездоровое, что-то от чистейшего вуайеризма[11]. Прошла еще секунда – и Жюдит вздрогнула, увидев на экране свое лицо: анфас, профиль, три четверти… Она то пристально глядела в камеру, то вела себя так, будто никакой камеры нет, и ее лицо отражало всю гамму выражений от любопытства до тревоги, от удивления до забавного развлечения.

Ей стало вдруг душно в полутьме маленького зала, где единственным освещением служило ее лицо на экране.

Следующие кадры вообще заставили ее вытаращить глаза и вжаться всем телом в спинку стула, словно стремясь исчезнуть.

Женщина, у которой вместо глаз зияли черные дыры, а по щекам вместо слез текли ручейки крови, в беззвучном крике открывала рот, а туда вползали сотни каких-то черных насекомых. Потом на экране появилась древнеегипетская фреска с изображением Сета, бога хаоса: на человеческом теле сидела продолговатая ослиная голова. Кайман, ухватив маленькую антилопу гну за заднюю ногу, тащил ее в котел, где варилось мясо; она жалобно мычала и глядела обезумевшими от ужаса глазами, а тем временем на нее с бесстыдным урчанием набрасывались огромные ящерицы. В ладони ребенка билась птица, а за тоненькую шею ее держали блестящие лезвия ножниц. Они повисли над птицей, металлически звякнув, и ее крошечный клюв раскрылся в беззвучном крике, прежде чем отрезанная головка упала вниз. В кадре, снятом очень крупным планом, лезвие бритвы прошлось по языку, вытащенному изо рта пинцетом. Из распухшего трупа с лопнувшим животом, полным гниющих внутренностей, где копошились черви, вдруг выползала любопытная треугольная морда рептилии.

Жюдит начала задыхаться, ее била дрожь.

– Прекратите это, Морбюс, пожалуйста! – взмолилась она, отводя глаза от кошмарных кадров.

Делакруа выключил экран, и в зале сразу же зажегся свет.

Она тяжело дышала, а на экране вдруг снова крупным планом появилось ее лицо, любопытное и испуганное.

И тогда Морбюс Делакруа повернулся к ней и посмотрел на нее испытующим взглядом инквизитора. Взгляд его был холодным, как горная дорога между снежных сугробов.

– Кто ты, Жюдит? – спросил он.

26

Отец Эйенга обошел свою церковь, благоухавшую запахом целого леса свечей. В этом месте он почему-то чувствовал себя неловко. После мессы подошел к фреске, изображавшей Иисуса в пустыне, и вспомнил, что написано об этом эпизоде в Евангелии от Матфея: «Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами»[12].

Ему тоже довелось увидеть лицо Зла на острове. Значит, дьявол принял облик Кеннета Цорна? Ему снова и снова виделся язык продюсера, лижущий его ладонь, и слышался голос, произносящий странные слова. Кто был этот человек? И что означало послание, переданное Маттиасом Ложье?

«Утяжели крест мой, – думал святой отец, возвращаясь в пресвитерий. – Не дозволяй, чтобы облегчился мой груз. Ради всего святого, не допусти меня еще раз встретить такого человека, как Кеннет Цорн».

Он вошел в пресвитерий, снял белый стихарь, пропахший средством от моли, и повесил его на место. Потом достал из холодильника блюдо и включил телевизор. Сидя в одиночестве за длинным столом, рассеянно слушал новости – вечную литанию несчастий и безумия этого мира, нескончаемую демонстрацию коллективной расплаты, которая не может закончиться. И вдруг голос журналиста заставил его насторожиться и поднять глаза:

– «Продюсер Кеннет Цорн, знаменитый тем, что успешно наладил производство фильмов ужасов во Франции в двухтысячные годы, вчера покончил с собой. По сведениям региональной прессы, он бросился с башни замка, расположенного на одном из бретонских островов, в котором обитал несколько лет. Кроме того, замок почти полностью был разрушен случившимся там пожаром. Связаны ли эти события между собой, пока неизвестно».

На маленьком экране телевизора появилось надменное лицо, слишком хорошо известное священнику: лицо Кеннета Цорна.

Отец Эйенга встал и принялся мерить комнату шагами. Давно уже он не чувствовал себя таким печальным и подавленным. К чему было это самоубийство? Это изнасилование самого себя?

И тут он вспомнил странные слова, которые произнес в больнице умирающий пациент: «Ад, отец мой… И я был одним из его демонов…»

Он должен поговорить с Маттиасом Ложье. Должен вернуться в тот маленький больничный центр.

* * *

– Кто ты, Жюдит?

Вопрос все еще звучал у нее в ушах. Делакруа не сводил с нее пристального взгляда. Он дожидался ответа.

– Я… я не понимаю вопроса, – пробормотала она, мысленно благодаря голубоватый свет экрана, маскировавший бледность ее лица.

– Я наблюдал за твоей реакцией на все эти изображения, – сказал он.