Список гостей

Я отдергиваю руку как ужаленная. «Не сейчас», — как будто я навязываюсь. Он устал, потому что вчера допоздна занимался бог знает чем, хотя на лодке убеждал меня, что это будет наш выходной. Он же знает, как мне сейчас тяжело. У меня возникает внезапное пугающее меня саму желание схватить книгу с ночного столика и ударить его по голове. Этот внезапный прилив гнева настораживает. Такое чувство, словно это негодование копится во мне уже давно.

Потом в голову закрадывается странная мысль. Я позволяю себе задаться вопросом, каково сейчас Джулс — просыпаться рядом с Уиллом. Я слышала их прошлой ночью — должно быть, как и все в «Капризе». Снова вспоминаю силу его рук, которую я ощутила на себе, когда он вчера помог мне сойти с лодки. А потом думаю о том, как поймала его взгляд вчера вечером, когда он смотрел на меня со странным, немым вопросом. Я чувствовала такую власть, пока он смотрел на меня.

Чарли что-то бормочет во сне, и я улавливаю противный запах нечищеных зубов. Не могу представить, чтобы у Уилла был неприятный запах изо рта. Внезапно мне становится просто необходимо уйти из этой спальни, от этих мыслей.

В «Капризе» царит тишина, поэтому, думаю, я проснулась первая.

Видимо, сегодня довольно сильный ветер, потому что я слышу, как он свистит над старыми камнями дома, пока крадусь вниз по лестнице, и время от времени оконные стекла дребезжат в рамах, будто кто-то только что ударил по ним ладонью. Интересно, самая хорошая погода выдалась вчера? Джулс это не понравится. Я на цыпочках иду на кухню.

Ифа стоит там в накрахмаленной белой рубашке и брюках с планшетом в руке и выглядит так, словно не спала уже несколько часов.

— Доброе утро, — говорит она, и я чувствую, что она внимательно изучает мое лицо. — Как вы себя чувствуете сегодня?

У меня сложилось впечатление, что с ее зорким, оценивающим взглядом Ифа почти ничего не упускает. Она очень даже красива. Мне кажется, что она пытается это скрыть, но красота все равно просачивается. Очерченные темные брови, серо-зеленые глаза. Я бы убила за такую естественную элегантность в стиле Одри Хепберн, за эти скулы.

— Все хорошо, — отвечаю я. — Простите. Я думала, еще все спят.

— Мы начали еще на рассвете, — говорит она. — Сегодня такой важный день.

Я даже почти забыла про саму свадьбу. Интересно, что этим утром чувствует Джулс. Нервничает? Не могу представить, чтобы она переживала хоть о чем-то.

— Разумеется. Я хотела немного погулять. А то голова побаливает.

— Ну что ж, — отвечает она с улыбкой, — безопаснее всего идти на гребень острова, по тропинке мимо часовни, чтобы по другую руку был шатер. Так вы обойдете болота. И возьмите резиновые сапоги у двери — вам надо быть осторожной и держаться сухих частей острова, или увязнете в трясине. И еще на гребне ловит связь, если вдруг захотите позвонить.

Позвонить. Господи, дети! На меня накатывает волна вины, я совсем о них забыла. О собственных детях. Поверить не могу, насколько на этом острове я стала сама не своя.

Я выхожу на улицу и нахожу тропинку или, скорее, то, что от нее осталось. Это не так-то просто, как описывала Ифа: тропинку едва ли можно разглядеть — там всего лишь трава растет не так густо, как в других местах. Пока я иду, облака проносятся над головой, устремляясь в сторону открытого моря. Сегодня определенно ветренее и пасмурнее, хотя время от времени солнце ослепительно прорывается сквозь облака. Огромный шатер слева от меня шелестит на ветру, когда я прохожу мимо. Я могла бы прокрасться внутрь и посмотреть. Но вместо этого меня тянет к кладбищу, справа от часовни. Может, это отражение моего душевного состояния в это время года, того болезненного настроения, которое наваливается на меня каждый июнь.

Блуждая среди надгробий, я вижу несколько кельтских крестов, замечаю изображения якорей и цветов. Большинство камней настолько древние, что надписи на них практически неразличимы. Но даже если так, этого языка я все равно не знаю: гэльский, наверное. Некоторые из надгробий сломаны или уже потеряли свою былую форму. Не думая толком о том, что делаю, я дотрагиваюсь рукой до ближайшего ко мне и чувствую, где грубый камень был сглажен ветром и водой на протяжении десятилетий. И только некоторые здесь выглядят немного новее, возможно, незадолго до того времени, как островитяне уехали навсегда. Но большинство могил сильно поросли сорняками, камни мхом, будто за ними давно не ухаживали.

Затем я натыкаюсь на один, который выделяется, потому что на нем ничего не растет. На самом деле, камень в хорошем состоянии: перед ним стоит маленькая баночка из-под варенья с полевыми цветами. Судя по датам — я быстро подсчитываю — это, должно быть, ребенок, маленькая девочка: «Дарси Модин», — гласит надпись на камне. — «Забрало море». Я смотрю в сторону моря. «Многие утонули, когда мы переправлялись», — сказал нам Мэтти. И я понимаю, что он так и не сказал нам, когда они утонули. Я полагала, это случилось сотни лет назад. Но, может быть, это было совсем недавно. Подумать только, это был чей-то ребенок.