Список Мадонны

— Вы, сэр, пьяны и ведете себя совсем не как джентльмен. Мы не хотим общаться ни с вами, ни с вашими дружками. — Она крепко взяла Мартина за руку, ее глаза метали молнии на раскачивавшуюся перед ними в пьяной пантомиме фигуру. — Пошли, Мартин. У нас есть занятия получше, чем болтать с пьяными недоумками.

Должно быть, ее смелость подтолкнула его, но Мартин выставил сжатые кулаки вперед и принялся махать ими перед Блэком. Должно быть, он что-то выкрикивал, поскольку Коллин рассказывала ему об этом позже, но он этого не помнил.

— Ну давай, щенок. Мы сейчас не на «Буффало». Ну давай!

Мартин ждал, внутри него все кипело. Он смотрел за кулаками Блэка. Интересно, как чувствует себя человек, когда его бьют кулаком. Он такого еще не испытывал. Сначала, наверно, будет сильно больно, потом пойдет кровь. Его кровь. Он закроет глаза и закачается. Да, так оно и будет, он закроет глаза.

Мартин затаил дыхание, выжидая, когда Блэк подойдет ближе. Он уже мог разглядеть змея на перстне, надетом на указательном пальце правой руки своего противника. Он был большим и раскачивался, как кобра, вместе с угрожавшим Мартину кулаком. Пора! Он закрыл глаза и выбросил тело от поясницы вперед, разрезая кулаком воздух. Он повторял это снова и снова, ожидая удара в лицо. Ничего не произошло. Набравшись смелости, он открыл глаза. Чудо из чудес! Блэк остановился и опустил руки по швам. В его голосе звучало уже меньше бравады:

— Пусть будет по-твоему, придурок. Если она с тобой, то она — дешевка, правда, ребята? — Он жестом обратился к стоявшим за его спиной зевакам, число которых значительно уменьшилось. Затем он подошел ближе, настолько, что Мартин ощутил перегар из его рта.

— Ты заплатишь за это, ублюдок. Клянусь всеми чертями, ты поплатишься. Александр Блэк никогда ничего не забывает!

Блэк ушел неуверенной шаркающей походкой. Коллин взяла Мартина за руку и отвела на скамью из грубых досок, стоявшую под эвкалиптами. Она почувствовала, как дрожали его руки, и принялась успокаивать его тихим голосом. Она говорила о выигрыше, о том, как ей удалось потрогать Дядю Антуана за ухо, когда его расседлывали. Затем в ее голосе появилась твердость, и она сказала, что сегодня прекрасный день и нельзя позволить пьяным идиотам портить его. Им нужно попить чего-нибудь холодного и вернуться к конюшням. Она разговаривала с Хьюиттом о пегом жеребчике по кличке Братец Мик. Хьюитт сказал, что стоит поставить на него шиллинг. Но им нужно поторапливаться. Затем она взяла его за руку и, проведя губами по его щеке, прошептала:

— Ты был великолепен, Мартин. Я никогда не чувствовала к тебе такой любви, как там.

Мартину стало так легко от ее слов, что он не чувствовал ни жары, ни грубых досок скамейки и не видел толпы вокруг них. Несмотря на то что его сердце все еще бешено колотилось, сам он замер от ее слов. Он тоже никогда не любил ее так сильно, как тогда, когда она дала решительный отпор его заклятому врагу.

Когда они вернулись в конюшню и подошли к стойлу, в котором стоял Братец Мик, Мартин сжал руку Коллин, ласково поглаживая ее указательный палец. Он чувствовал пот, струящийся по спине, с голубого неба шел жар не слабее, чем из печи. Хьюитт, Блэк и Дядя Антуан! Его посетил ангел-хранитель, и две тяжести свалились с него на эту сухую пыльную землю. Он посмотрел на Коллин, на ровную линию ее подбородка, на округлость груди. Как странно, что все это происходило с ним в месте, которое его друзья по несчастью прозвали землей тысячи скорбей. Да, это был прекрасный день. Если хорошо подумать, то самый лучший из всех.

Глава IV

Приют для девочек-сирот, Парраматта, 23 декабря 1840 года

В комнате было удушливо жарко, матрона Нэнси Эдвардс трудилась над письмом. Выцветшие желтые шторы за ее головой висели неподвижно, а из широко открытого окна доносился треск цикад, заглушавший тиканье огромных часов в футляре красного дерева, стоявших в углу. Матрона Эдвардс давно привыкла к цикадам и не обращала на них никакого внимания. Она прищелкивала языком, помогая перу, с трудом пробиравшемуся по бумаге. Хотя накануне Рождества у нее была масса дел, а сама мысль о написании писем всегда заставляла ее расстраиваться, она понимала, что выбора не было. Епископ Полдинг был последним шансом для Мэри.