Список Мадонны

— Да, он сказал, чтобы я сделал зарисовки желтых цветов и красных растений, по форме напоминавших щетки-ершики.

— И что вы показали ему, когда он вернулся?

— Ничего.

— Ничего? Вы целый день ничего не делали? Не было никаких испорченных набросков? Ничего?

Перед глазами Мартина проплыло лицо Коллин. Потом пропало. Пропало навсегда. В тот день он рисовал ее. Этот портрет должен быть стать его подарком ей. Но ему не понравилось то, что у него получилось, и он выбросил все наброски. Теперь это уже не имело никакого значения.

— Ничего. Я не делал в тот день ничего.

Эндрюс в задумчивости потер рукой подбородок и отвернулся от свидетельского места. Он долго, как показалось Махони, рассматривал корабли, которые были нарисованы на стене зала. Затем внезапно снова повернулся к свидетельскому месту.

— Она мертва, не так ли, господин Гойетт? Вы убили ее?

Махони вскочил на ноги, чтобы опротестовать вопрос, когда услышал, что Мартин уже начал отвечать. На миг он застыл на месте с открытым ртом, а потом снова опустился в свое кресло.

— Да, она мертва. — Юноша плакал. Произносимые слова звучали невнятно, они были наполнены болью, голос звучал сдавленно, смиренно. — Я стал причиной ее смерти. Я не хотел, но стал.

— Вы убили ее, не так ли? Вы убили ее?

Махони никогда не встречал подобной скорби. Нежная душа разрывалась на части чем-то неподвластным ей. Мартин знал больше, чем он рассказал Махони. Но он был невиновен. Невинный человек разрушал себя, и Махони не понимал причины этого.

— Она умерла из-за меня. Я полагаю, это означает, что я убил ее.

— У меня больше нет вопросов. — Триумф Эндрюса был очевиден.

Мартин зарыдал. Коулинг перенес продолжение заседания на послеобеденное время. Обе стороны должны были представить свои заключения.

* * *

Спустя тридцать минут Махони вышел из камеры Мартина и направился в свой кабинет, чтобы подготовить заключительные замечания. Дело было проиграно, и он не знал почему. Мартин отказался разговаривать с ним; он просто сидел в камере и раскачивался взад и вперед. Черт возьми! Вчера вечером что-то произошло. Это должно было быть связано со священником, и у него не было возможности об этом узнать.

* * *

Эндрюс начал чтение своего заключения ровно в два часа пополудни с уверенностью человека, знавшего, что все происходило так, как он задумал. Резонные сомнения были полностью отметены. Мотив, возможно, был спрятан в отношениях между подзащитным и туземной девушкой. Об этих отношениях до сегодняшнего дня никто ничего не знал. Подзащитный не смог перечислить свои действия в день, о котором идет речь. Свидетельские показания Александра Блэка говорят об этих действиях.

Совершенно ясно, что стоило трибуналу поверить Блэку, и дело было бы закрыто. Но подзащитный сам обвинил себя. Члены трибунала слышали это из его собственных уст. Приговор очевиден. Виновен по сути обвинения. Смертная казнь — единственно возможное наказание.

* * *

Махони сделал все, что мог. Конфликт в отношениях между подзащитным и свидетелем Блэком зрел давно. Угрозы, произнесенные Блэком на скачках в Хоумбуше, показывали, вне зависимости от прямой стычки, происшедшей между ними, что подзащитный мог полагать, что Блэк считал себя врагом подзащитного.

Свидетельство Блэка имело существенные недостатки. Несмотря на его заявления, что он встречал девушку несколько раз, он не знал цвета ее глаз, хотя этот цвет, как стало известно, привлекал внимание своей необычайностью. Он уверял, что не видел ворона девушки, хотя птица никогда не покидала ее плеча. Может ли такое свидетельство быть использовано для того, чтобы осудить человека, не говоря о том, чтобы послать его на виселицу? К тому же не было реальных доказательств, что девушка мертва.

Касаемо того, что обвинение представило как признание, произнесенное с места для дачи показаний, то Махони смотрел на это по-другому. Подзащитный верил в то, что девушка мертва и что он каким-то образом ответствен за это. И он признал именно это, но только это.

— Как бы там ни было, — сказал Махони, указывая на место для дачи свидетельских показаний, — но это вовсе не означает, что он сам убил ее. Он мог подразумевать под своими словами все что угодно.