Список Шиндлера

Полуослепшая от слез, она написала свое вымышленное имя и настоящий адрес. Он может воспользоваться ими когда и как захочет.

И только на улице она опомнилась и воспряла духом. Шиндлер мог подумать, что она провокатор, что она подослана, чтобы поймать его в ловушку. Понятно, почему он был холоден, почему не было ни тени сочувствия в его глазах, когда он выставил ее из своего кабинета.

Примерно через месяц господин и госпожа Перельманы перебрались из Плачува на «Эмалию» в составе новой бригады из тридцати человек.

Иногда Регина бродила по Липовой улице и, улучив момент и подкупив стражу, проникала на фабрику. Ее отец замешивал эмаль, разгребал уголь, убирал мусор.

– Но он снова заговорил, – шептала госпожа Перельман своей дочери. – В Плачуве он не вымолвил ни слова.

Несмотря на насквозь продуваемые бараки, холод и тяжелый труд, на «Эмалии» витал стойкий дух защищенности, здесь восстанавливалось хрупкое доверие между людьми, ощущалась кратковременная, но все же стабильность – здесь было то, о чем Регина, живя по поддельным бумагам в угрюмом Кракове, и мечтать не могла посреди творящегося безумия.

Фройляйн Перельман не осложняла жизнь герру Шиндлеру, забрасывая его офис благодарностями и экспансивными письмами. Но каждый раз, проходя мимо желтых ворот ДЭФа, она испытывала ни с чем не сравнимую, истинную зависть к тем, кто находился за ними.

Следующим ярким эпизодом можно назвать перевод из Плачува на «Эмалию» раввина Менаши Левертова, скрывавшегося под видом токаря. Левертов был начинающим городским рабби, юным и чернобородым. Он был куда более либерален, нежели его коллеги из многочисленных польских Shtelts — тех, кто свято верил в неоспоримое превосходство Шаббата над всем, в том числе и жизнью. Тех, кого в 1942–1943 годах расстреливали сотнями по пятницам в лагерях принудительного труда, разбросанных по всей Польше, за то, что они отказывались работать в Шаббат. Но Леверт был из тех людей, что и в годы мира учили свою паству: господь настолько же удовлетворен упорством благочестивых, насколько он благосклонен к гибкости здравомыслящих.

Ицхак Штерн, работавший в конструкторском бюро административного корпуса Амона Гета, был поклонником энциклопедического ума Левертова. Еще в блаженные довоенные дни Штерн и Левертов на досуге могли подолгу просиживать в компании друг друга за стаканчиком медленно остывающей гербаты, обсуждая концепцию истинного мира в таоизме, влияние зороастризма на иудаизм – или наоборот. Беседы с Левертовым на темы сравнительной религии доставляли Штерну неизъяснимое наслаждение, недостижимое ни при каких обстоятельствах в разговорах с самоуверенным Оскаром Шиндлером, хотя последний и был весьма охоч потрепаться на те же темы.

Во время одного из визитов Шиндлера в Плачув Штерн сказал ему, что, если Левертова не удастся перевести на «Эмалию», Гет непременно пристрелит его, поскольку Левертов слишком бросается в глаза и иначе не может – уж таков способ его существования. А Гет как раз неравнодушен к подобным людям: они для него составляют особый класс мишеней – первого сорта.

И Штерн поведал Оскару о том, как Гет пытался убить Левертова.

В лагере Амона Гета к тому времени содержалось тридцать тысяч человек. Неподалеку от аппельплаца, рядом со старым еврейским моргом, ныне превратившимся в конюшню, разместился и лагерь для польских военнопленных, вмещающий одновременно до тысячи двухсот человек. Обергруппенфюрер СС Крюгер был столь удовлетворен результатами инспекции нового быстро растущего лагеря, что представил коменданта Гета к повышению сразу на две ступеньки по служебной лестнице СС – к чину гауптштурмфюрера.

Точно так же, как из Польши, евреев сгоняли в Плачув и с востока, из Чехословакии, пока на западе – в Аушвице-Биркенау и Гросс-Розене – для них готовили новые приемные пункты. Иногда население лагеря разрасталось до тридцати пяти тысяч человек, и на аппельплаце яблоку было негде упасть. По этой причине Амон частенько «прореживал» ряды старожилов, чтобы освободить пространство для новоприбывших. Шиндлеру был известен «эффективный метод» коменданта: тот просто приходил в учреждение или цех, выстраивал людей в две шеренги и одну из них выгонял наружу. Там их забирали и отводили в австрийский форт, где происходили расстрелы, на станцию Краков – Плачув – с тем же исходом, или, как это было принято осенью 1943-го, – на железнодорожные пути, прямо к стенке бараков СС.

Как раз о такой процедуре Штерн и рассказал Оскару.

Несколько дней назад Амон забрел в металлообрабатывающий цех на фабрику. Надзиратели встали перед ним навытяжку и коротко отрапортовали о положении дел (одно неверное слово могло стоить им жизни).

– Мне нужно двадцать пять рабочих-металлистов, – объявил Амон надсмотрщикам, как только те закончили отчеты. – Двадцать пять, и ни одним больше или меньше. Укажите мне тех, что посноровистей.