Список войны

– Господи, Дульнев! – неверяще прошептал старший лейтенант. – Вернулся! А я уж и верить перестал, что ты вновь окажешься у нас – после госпиталя народ в родные части обычно не возвращается.

– А меня уважили, товарищ командир, вернули, – Дульнев поправил пальцами жёлтые от табака усы, – ордена помогли.

Дульнев был награждён двумя орденами Красной Звезды – редко кто из простых солдат их фронта был удостоен двух орденов, в артиллерийском полку таких было всего два человека.

– Молодец, дядя Слава, – Горшков шагнул к Дульневу, неловко обнял, похлопал ладонью по сгорбленной костистой спине, – спасибо тебе, что вернулся! Ты не представляешь, как не хватает в полку разведчиков. Как любил выражаться майор Семёновский – недокомплект.

– Где он сейчас, Семёновский?

– В госпитале с простудой валяется.

– Недокомплект, да-а… – Дульнев покачал головой. – Словно речь о недостаче сапог на вещевом складе. И фуражек…

– А для него мы и есть сапоги и фуражки.

– Из оставшихся все целы, товарищ старший лейтенант?

– Нет. Недавно похоронили Арсюху Коновалова.

Дульнев невольно крякнул, усы у него обиженно завздрагивали.

– Жаль Арсюху… Шебутной был человек. Но такие в разведке нужны. Хотя бы один на взвод.

– Ещё один погиб, из новеньких. Ты его не знал, дядя Слава…

– Всё равно жаль. А смерть, она зар-раза, не разбирает, кто к ней на зуб попадает, новенький или старенький.

Если бы группа разведки пополнилась ещё двумя такими людьми, как Дульнев, то можно было бы больше не беспокоиться, не учить новичков уму-разуму – тем более, никому не ведомо, что из них получится, – а воевать спокойно, таскать «языков» с той стороны фронта и больше никого не искать. Но такие удачи, как возвращение Дульнева в родную часть, были редки.

Хотя война и жестокая штука, Горшков постарался создать в разведке обстановку не то, чтобы домашнюю – к фронтовым условиям это никак не подходит, – а, скажем так – доверительную. Другого слова старший лейтенант подобрать не сумел. Это такая обстановка, когда один человек может в полной мере положиться на другого, опереться на него в твёрдой уверенности, что тот находится рядом, не дрогнет, не прогнётся – не подведёт, в общем.

Ну а всё остальное, как в алгебре, произрастает из одного корня. Из этого самого, что надёжностью называется.

Вечером, когда собрались в кружок около закопченного чайника со сгоревшей ручкой, – чтобы не обжигаться, дужку обвязали берёзовой корой, получилось довольно удобно, но не надёжно, костёрное пламя кору эту при первой же возможности слижет с большим удовольствием, – Соломин потянулся, сыто хрустнул костями и поинтересовался:

– Ну, как там в госпитале было, расскажи, дядя Слава.

– В госпитале – не на фронте, там белые простыни на кровати постелены…

– А как насчёт этого самого? – Соломин сделал руками длинное игривое движение, слепил в воздухе изящную женскую фигурку. – А?

– Глаза в первый же день сделались кривыми, разбежались в разные стороны, – с усмешкой произнёс Дульнев.

Горшков подумал, что хоть Дульнева и зовут «дядей», а лет-то ему совсем немного, чуть-чуть перебежало за тридцать: тридцать два или тридцать три. Седина на висках, да морщины – это всё раннее, приобретённое на фронте – впрочем, с сединой приобретено и кое-что ещё, очень важное, – например, опыт. Дульнев научился всякого фрица, каким бы здоровым он ни был, укладывать воронкой кверху, делал это в полтора присеста, – знал порядочно приёмов и успешно ими пользовался.

От Дульнева не отходил кот, сидел рядом и зачарованно смотрел ему в рот. Слушал. Дульнев гладил кота по голове, будто сына родного:

– Пердунок! Пердуно-ок…

– В общем, я так понял, оскоромился ты, – сказал Дульневу Соломин, – пока мы тут, на передовой, постились.

– А как ты думал, Соломин? – Дульнев остановил на сержанте задумчивый взгляд, сержант не выдержал, отвёл глаза в сторону. Дульнев погладил кота по грязной голове и произнёс ласково: – Пердуно-ок.

Хорошо было в тот вечер, а главное – на передовой было тихо…

Тишина та удивительная скоро закончилась – заворочалось, заворчало что-то в небе, в земле, внутри и на самой земле, на поверхности, завозилось грозно и тяжело, заездило, заработало челюстями, и не приведи аллах угодить в эти челюсти живому человеку.

По оперативным данным, первыми должны были выступить немцы и раздавить нашу передовую линию, но наши начали наступление на два часа раньше фрицев – открыли в предрассветном тёмном сумраке такой огонь, что, минуя все переходные стадии, тут же наступил день.

Старший лейтенант вместе с корректировщиком огня Артюховым, Мустафой и Соломиным занял наблюдательный пункт на нейтральной сопочке. Немцы после потери двух своих человек сюда больше не совались – поняли, в чём дело, и посчитали этот промысел опасным. Артюхов поднял на уровень кустов стереотрубу, замаскировал её, нахлобучив на кусты несколько густых метёлок и привязав их проволокой.

Когда громыхнули наши пушки и над высоткой, уходя на немецкую сторону, пронеслись первые снаряды, корректировщик уже был готов к работе. Разведчики – тоже.