Список войны

Опустошив рожок, он плюнул с закраины в балку, послушал, как вскрикивает дурашливо, воет, хохочет пьяный ночной ветер, ознобно передёрнул плечами и побежал к танку, поджидавшему его. С одного раза запрыгнуть на броню немцу не удалось, со второго раза – тоже, вскарабкался он лишь с третьего броска, гулко затопал сапогами по заиндевелому, покрытому морозной крупкой металлу, подавая команду механику, потом прокричал что-то гортанно, по-птичьи резко. Люк открылся, автоматчик нырнул внутрь, танк дёрнулся нервно, будто примёрз гусеницами к снегу, заскрежетал траками, выбил под себя несколько обледенелых кусков и устремился вперёд…

Танки ушли. В балке Горшкову с Мустафой нечего было делать. Старший лейтенант, скорчившись в три погибели, прохрипел ординарцу:

– Как ты, Мустафа?

– Дохожу. Замёрз совсем. Бежать отсюда надо, товарищ командир. Бегом бежать.

– Погоди. Надо поискать наших, забрать тех, кто остался в живых.

– Околеем, товарищ старший лейтенант!

Горшков пошевелил губами безмолвно, пробуя разлепить их – слиплись совершенно неожиданно, будто смёрзлись, – с трудом разлепил и проговорил каркающе, будто ворона, – нет, не проговорил, а выкашлял из себя:

– Если понадобится, Мустафа, околеем, но своих не бросим.

Сунул руки в снег, к ногам, ожесточённо пощипал икры, растёр пальцы. Покаркал вновь:

– Мустафа, не сиди, разотрись!

Дыхание высоким позванивающим облаком всплыло над старшим лейтенантом, завспыхивало недобро, словно бы освещённое чем-то изнутри и, повисев несколько мгновений над головой Горшкова, погасло – опустилось вниз. Мустафа не ответил Горшкову. Старший лейтенант рывком выдернул себя из снега, подгрёбся к ординарцу и, ухватив его обеими руками, дёрнул наверх, засипел дыряво:

– Вставай, Мустафа!

Мустафа вяло мотнул головой:

– Не могу!

– Вставай!

– Всё, товарищ командир, – пробормотал Мустафа едва внятно, – укатали сивку…

– Вставай, Мустафа!

Мустафа дёрнул ногами один раз, другой, попробовал приподняться, но в следующее мгновение обвис на руках старшего лейтенанта, словно бы потерял сознание.

Горшков отпустил его, Мустафа неловко завалился в снег, накренился.

– Вот Матерь Божья, – старший лейтенант ногою отгрёб от Мустафы снег, ухватил в руку пригоршню льдистого крошева, приложил к лицу ординарца. Мустафа застонал.

Старший лейтенант нагнулся, ухватил ещё снега, растёр на лице, удовлетворённо хакнул, выбив из горла мёрзлую пробку, когда на щеке Мустафы появилась кровь – несколько маленьких чёрных капель.

Раз кровь не обратилась в ледяное варево, не стала ничем, а выступила из царапин – значит, жить будет.

– Мустафа! – Горшков вновь зацепил пальцами крошево, припечатал к лицу ординарца, растёр, затем, задыхаясь, помял ему плечи, руки. – Вставай, Мустафа! Давай, брат, давай! – старший лейтенант дёргался, хрипел, клацал зубами, сипел, стонал, готов был укусить ординарца – ему было важно привести его в чувство, и он это сделал.

Мустафа, шатаясь, поднялся, взмахнул руками, чуть не опрокинувшись на спину, Горшков ухватил его за воротник рубахи, помог удержаться. Потом пошарил рукой в снегу – он совсем перестал чувствовать холод, – и выволок оттуда автомат. Отряхнул его от снега и ледышек.

– Пошли, Мустафа!

Разгребая ногами снег, дырявя примёрзшие к ступням носки, проваливаясь по пояс, Горшков пересёк дно балки, стараясь в темноте угадать собственный след, спрятанный под настом – на поверхности всё равно оставались неровные кучки, след можно было угадать, – затем, оскользаясь, хрипя, сдирая ногти на пальцах, стал подниматься вверх, на закраинку балки. Не оглядывался на ходу – во-первых, оглядываться сил не было, во-вторых, спиной, лопатками он чувствовал, что Мустафа движется следом, в-третьих, слышал сипение ординарца…

– Ещё немного, Мустафа, – выбил он из себя вместе с кашлем и слюнями, когда до закраины оставалось метров семь, не больше, неожиданно накренился, опрокидываясь назад, в балку, и чуть было не опрокинулся, но подоспел оживший Мустафа – вовремя это сделал, помог удержаться на ногах…

Горшков выкашлял из себя смятое «спасибо» и полез дальше, сдирая с пальцев ногти.

Наконец достиг закраины, заполз на неё грудью, животом и затих на несколько мгновений, неподвижный, будто мертвец. Холода не ощущали уже не только ноги Горшкова – не ощущало всё тело, руки, пальцы свело, скрючило внутри, образовалась намерзь, но старший лейтенант был жив.

– Хы-ы-ы, – рядом ткнулся головой в снег Мустафа, распахнул чёрный рот, выплюнул комок слюны, тоже чёрный, тягучий, будто кисель. – Хы-ы-ы.

Горшков приподнял голову, окутался невесомым паром:

– Лежать нельзя. Подымайся, Мустафа!

– Хы-ы-ы… Не могу!

– Надо, Мустафа! – старший лейтенант упёрся кулаками, костяшками пальцев в снег, сделал рывок, приподнялся на несколько сантиметров, но ослабшие руки не удержали его, он снова ткнулся грудью в наст, застонал, покрутил головой упрямо и вновь упёрся кулаками в мёрзлую твердь. Прохрипел, сцепив зубы: – Надо, Мустафа! – в следующее мгновение вновь попытался оттолкнуться от земли.