Список войны

– Вшей, вшей, – ворчал Зеленин. – А если эти мыши с полей в Никитовку попрут, по амбарам расселятся, а? Это похуже вшей будет. Вот тогда и закукуем. Потравить их чем-нибудь, что ли?

– Точно, председатель, – ещё выше поднимала голову Татьяна. – Приходи вечерком сюда, на поле, – вместе и потравим.

– Тьфу! – вскидывался председатель, но осекался под призывно-тоскливым взглядом Татьяны. Ох и красивая же всё-таки была эта зараза, Танька Глазачева, будто гвоздями, глазами своими пробивала, манила, увлекала за собой. – Тьфу, напасть какая! – отмахивался от Татьяны председатель, косил взглядом вбок, чтобы не смотреть на неё. – Соберутся женки как-нибудь вместе, поколотят тебя.

– Не за что колотить, председатель, – невесело усмехалась Татьяна, – все мужики на фронт взятые, ревновать не к кому. Один ты остался, да вон, – она бросила взгляд на Юрку Чердакова, – зелень огородная. С тебя взятки гладки, партбилет не позволит тебе любовью заниматься, а школяров этому делу ещё обучать надо.

– Тьфу! – снова сплёвывал председатель, не зная, что и сказать в ответ.

– Вот именно: тьфу! – нисколько не задетая этим, усмехалась Татьяна.

Когда уборка подходила к концу и оставалось добить лишь два небольших поля, на которых плотно, будто склеившись стеблями, стояла длинноусая звонкая рожь, из райцентра на велосипеде прикатил знакомый посыльный – привёз повестку председателю.

Тот как раз был в правлении, медленно передвигал костяшки на проволочных жердочках счетов и уже завершал кропотливую работу, собираясь опять поехать на поле, как раздался стук в дверь.

– Не заперто! – выкрикнул председатель. Увидел посыльного, сдёрнул с потного, внушительных размеров носа очки. – Та-ак. Ну что ж, всё понятно. Будем бухгалтерию сдавать. – Крякнул. – Эх жаль, хлеб не успел до конца убрать. Малость осталось. Жаль. Ладно, выкладывай, друг, бумагу, а то времени на сборы совсем не останется.

Через час он всё же не вытерпел, приехал на поле. Вошёл в рожь, сорвал колос, растёр его в ладони. Потом дунул, сбил наземь остья, потетешкал зёрна в руке и что-то доброе, расслабленное, даже немного детское появилось на председательском лице. Ссыпал зёрна в рот, разжевал с каким-то жалостливо-задумчивым выражением в глазах.

– В самый аккурат ржица-то. Поспела, родимая. – В глазницах председателя проступили нездоровые серые тени. – И-э-ах! – выкрикнул он со злостью, ткнул кулаком в воздух. – Не дали фрицы хлеб взять.

Поискал глазами Татьяну Глазачеву. Та будто председательский взгляд почувствовала, разогнулась. Растёрла руками поясницу.

– Спина занемела, окаянная.

– Татьян, у тебя какое образование? – спросил председатель.

– Что, должность предложить хочешь?

– Хочу. Так сколько классов, говоришь, окончила?

– Семь.

– Небогато.

– Зато все мои.

– Завтра с утра явись в правление.

– Ну, председатель, радость-то какая большая – прямо в правление явиться! По делу али так, по пустякам? – Татьяна игриво повела плечом, притопнула ногой. – А, председатель? Что делать-то будем?

– Печать под расписку примешь, документы. Вот. На фронт ухожу я. Понятно тебе?

– Не-ет, председатель, не понятно. Плохие шутки шутишь.

– Не шучу я, Татьяна. Завтра в восемь чтоб в правление, как штык, явилась. Понятно тебе? – председатель поморщился, махнул рукой, окорачивая в себе злость, и пошёл по полю к бричке, сгорбленный, вяло сшибая подошвами кирзовых сапог былки стерни.

Татьяна будто враз лишилась разбитной весёлости, увяла лицом, у рта появились морщины. Сдёрнула с головы нарядную ситцевую косынку, скомкала, стёрла пот с лица.

– Чего случилось, Тань? – к Глазачевой приблизилась её подружка Клава Овчинникова, девка гордая и красивая, ничуть не хуже Татьяны, только очень уж недоступная, без «подвигов», которых так много было у Глазачевой. – Ну, не молчи же! Что стряслось?

– Зеленина на фронт забирают, – медленно, врастяжку проговорила Татьяна Глазачева.

– Он же старый, ему не на фронт, а на печку пора.

– Видно, старый конь борозды не портит, раз в военкомате так порешили.

– Жалко Зеленина, – Клава, оглянувшись, посмотрела, как председатель тяжело, неуклюже забирается в свою бричку.

– Печать мне передает, дела колхозные. Сейф, прочную ерундистику. Бумажки с цифирью… – Татьяна усмехнулась.

– Значит, председательшей будешь?

– Из меня председательша, как из тебя, Клань, испанский генерал, этот самый, фашист что… Франко, вот он, или султан турецкий. Где сядут, там и слезут. Но на время, пока председателя нового не подберут, придётся, видно, эти вожжи в руки взять. Должен же кто-то колхозом заведовать.

На следующий день, едва на востоке высветилась розовиной тонёхонькая радостная полоска, как с севера, со стороны далёких гор, примчался резвый ветер, обварил секущим холодом разнеженную, распаренную со сна землю, заставил умолкнуть затянувших было свои песни птиц, покуражился немного над Никитовкой и ускакал на юг.

Тишина царила недолго. Вслед за ветром приплыли разбухшие круглобокие тучи, и посыпал дождь – холодный, мелкий, липкий, вызывающий ощущение чего-то недоброго, тревожного, затяжного, чему, пожалуй, и названия-то не было.