Список войны

Единственный, кто не проронил за всю дорогу и слова, был Юрка Чердаков. После той стычки у правления он больше не задирался, вел себя смирно, хотя в глаза Шурику не смотрел, отводил взгляд в сторону. Присмирел и Вениамин. Но надолго ли хватит этой смирности, Шурик не знал. Хотя недавний ремонт локомобиля и мукомолки вроде бы их примирил. А с другой стороны, вполне возможно, что всё повторится.

– И знаете, – не унимался дед Петро, талдычил и талдычил, борясь с холодом, ветром, ознобом, – случалось в наших краях – в ту пору ещё, в Гражданскую, давно, – что волки людей задирали.

– Как это задирали?

– А так. Одни скелеты обглоданные потом находили.

Почтарь оглянулся на сани, ехавшие сзади, шикнул на деда Петра:

– Вот что! Сзади Елистратова дочка едет, вон! И ты это самое. Кончай при ей про это…

– А рази она слышит?

– Всё равно, слышит или нет – завяжи рот, – пробормотал с угрозой Козырев и, увидев, что дед Петро умолк, погрузился в невесёлую думу: мало того, что из своих поездок в райцентр он людям горькие вести доставляет – похоронки идут одна за другой, всё время в Никитовке какая-нибудь баба воет, так теперь ещё, выходит, и ездить опасно стало, раз волки объявились.

Он передёрнулся, неожиданно представив, как на его почтарский возок нападают худые желтоглазые звери со слюнявыми алчными мордами, впиваются клыками в плечи, в руки, в горло, рвут тело, с разбегу прыгают на спину обезумевшей лошади, сбивают её с ног, и она ржёт тоскливо, предсмертно, окропляя кровью снег. Козырев покрутил головой, сбрасывая с себя наваждение – тьфу, чёрт, блазнятся страхи всякие! Ружьё с собою теперь брать надо, – на вооружённого человека волки обычно не нападают, запах горелого ствола они издали чуют, боятся.

– Слышь, председатель, а у тебя другого ружья нет? – осторожно, стараясь, чтобы никто больше не услышал, спросил почтарь.

– Зачем второе-то? У меня и это надёжное.

– Да я на иную тему гутарю. Запасное я имею в виду. Запасное ружьё у тебя есть?

– Во-о! – встрепенулся дед Петро. – Значит, поверил в мой сказ? А? Ладно, я тебе дам ружьё, – милостиво закончил дед Петро. – Есть пиш-шаль у меня. Продуктов мне за это из райцентра привезёшь.

– Какие там продукты? В райцентре так же голодно, как и здесь.

– А вот какие будут, такие и привезёшь.

– Никаких там нет. Если только варёная бумага, – вздохнул почтарь Козырев, – да пряники из фанеры. Продукт такой, что заворот кишок запросто может стрястись.

«Ничего, ничего-о-о, – думал Шурик, оглядывая засиненную пустую обочину, – скоро мукомолку пустим в дело и ту малость хлеба, что ещё не вывезена на фронт, провернём через машину, вот так. Воспрянем тогда, деды, духом, поедим малость. Ничего-о-о, деды».

Лошадь вдруг захрапела, задирая голову, Шурик вгляделся в синие хлесткие космы снега впереди, различил в них жёлтые тусклые огоньки, и у него сразу остановилось, заныло сердце: волки! Но это были не волки, это мерцала подслеповатыми огоньками керосиновых ламп Никитовка.

Дед Петро молодое воодушевление чувствовал недаром – через полторы недели морозы сдали, и наступила оттепель, с капелью, густо посыпавшей с крыш, с торжествуемым криком ворон, в морозы прибившихся к человеческому жилью и затихших было, а сейчас воспрянувших духом, возобновивших свои разбойные полёты в поисках пищи. Потянулись стаи этих страшноватых птиц прочь из деревни.

На огромную стаю ворон, собравшуюся в поле, люди и обратили внимание.

Когда Шурик поехал туда, то обнаружил целёхонькие сани, порванную одежду деда Елистрата, мятую старую шапку с оторванные козырьком и вперемежку конские и человеческие кости.

Снизу, из-под грудной клетки, поднялся застойный тяжёлый комок, обварил жаром горло, заставил жёстко и сильно забиться сердце. Эх, дед Елистрат Иваныч, дед Елистрат! Как же это так? Шурик, окорачивая слёзы, покрутил головой. Значит, точно, – волки, они, гады… Их работа. Шурик не удержался, сглотнул слёзы. Всё, факт налицо – в никитовской округе появились волчьи стаи, мотай это на ус, председатель.

Как бороться с волками, Шурик не знал, но после похорон деда Елистрата наказал всем строго-настрого, в правлении даже бумаги вывесил: людям в одиночку из Никитовки не выезжать, за скотом следить пуще глаза и, не дай, бог, если какая корова погибнет, – виновному потом будет тяжко жить на белом свете. Предупреждение было серьёзным – Шурик, этот пацан, мальчишка, показывал свой далеко не мальчишеский характер, вот ведь как.

Затихла спрятанная в степных снегах деревенька Никитовка, притаилась в ожидании весны.