Список заветных желаний

На следующий день, в воскресенье, шестого мая, Остин, весом четыре фунта двенадцать унций, в розовом конверте, подаренном тетей Кэтрин, прибывает домой. Утром у нас с Гербертом завязывается целая баталия. Он считает, что мы с дочерью должны вернуться на Астор-стрит, но я и слышать об этом не хочу. Сейчас наш дом в Пилсене. Кроме того, Селина и Бланка будут безутешны. Они уже целый месяц умиляются фотографиям Остин, покупают ей башмачки, чепчики и игрушки. Уехать от них сейчас – это настоящее предательство.

Герберт без конца фотографирует нас: в коридоре больницы, у ее дверей, в машине. Смеясь, мы устраиваем Остин в детском креслице. Оно так велико для нее, что она того и гляди из него выскользнет. Приходится закутать ее в одеяльце.

– Похоже, ты ошиблась с размером, – усмехается Герберт.

– Вот и нет. Креслице осмотрели в больнице и, веришь ты или нет, сказали, что этот размер подходит для Остин.

Герберт, скептически пожав плечами, закрывает дверцу, поспешно обходит машину и помогает мне устроиться на сиденье рядом с Остин. Собственноручно застегивает на мне ремень безопасности, словно я тоже ребенок.

– Герберт, это слишком. Если хочешь кого-то баловать, балуй малышку, а не меня.

– Ну уж нет. Я намерен избаловать до безобразия обеих моих девочек.

Внезапно почувствовав себя пленницей, я слегка ослабляю ремень. Конечно, то, что Герберт заботится о малышке, невероятно трогательно. А что касается меня, подобная заботливость иногда кажется мне чрезмерной. Я чувствую, как кровь начинает стучать у меня в висках, и мысленно упрекаю себя за холодность и неблагодарность. Все это мои собственные проблемы, не имеющие никакого отношения к Герберту.

Войдя в свою квартиру с дочкой на руках, я вдруг ощущаю присутствие мамы так остро, что мне хочется ее позвать. О, она была бы счастлива увидеть мою малышку. Увидеть свою дочь, которая стала матерью. Она расцеловала бы меня, а потом выхватила бы Остин у меня из рук и устремила бы на нее взгляд, полный любви.

– Это куда положить?

Обернувшись, я вижу Герберта с сумкой в руках. Сейчас он лишний, совершенно лишний. Этот момент принадлежит только мне, Остин и маме. Герберт, ворвавшись к нам, разрушил все очарование.

Но он сделал это не нарочно. Он хотел как лучше. Он такой заботливый, такой предупредительный. С этой смешной розовой сумкой в коричневый горошек он выглядит невероятно мило. Я улыбаюсь:

– Поставь куда-нибудь в угол. Потом я разберу ее.

Герберт послушно ставит сумку в угол и потирает руки:

– Может, перекусим? Могу приготовить отличный омлет. Если только ты…

– Не надо! – вырывается у меня, но в следующую секунду меня пронзает чувство вины. Почему, почему я такая неблагодарная? – Я хотела сказать… Омлет – это здорово! Спасибо!

В памяти всплывает фраза из фильма «Язык нежности». «Не надо восхищаться мной, пока я этого не заслужила». Мне всегда казалось, эти слова я должна воспринимать как руководство к действию. Но почему? Неужели человек, которого я считала отцом, оставил в моей душе такой глубокий шрам, что даже сейчас, став взрослой, я не верю, что способна возбудить искреннее чувство. Я так отчаянно старалась заслужить одобрение Чарльза Болингера, а потом одобрение Эндрю, что в результате принесла в жертву собственную индивидуальность. И все равно ничего не добилась. Но с Гербертом все иначе. Наконец-то я могу быть собой. Он любит меня такой, какая я есть. Впервые в жизни мне не нужно из кожи вон лезть, чтобы заслужить одобрение мужчины. Именно этого хотела мама.

Герберт подходит к холодильнику, достает кусок сливочного масла и картонку с яйцами. Улыбается, поймав мой взгляд. У него простодушная мальчишеская улыбка. Я подхожу к нему, беру его голову в ладони и смотрю ему в лицо так пристально, что на щеках у него выступает краска. Припадаю к его губам долгим, отчаянно долгим поцелуем. Моя душа и мой разум, каждая клеточка моего тела и каждая капля крови приказывают: «Люби его!»

Все, что я хочу сейчас, – выполнить этот приказ неукоснительно.

Весенние нарциссы увяли, уступив место маргариткам. Лето медленно вступает в свои права, а я упиваюсь каждой минутой, проведенной с Остин. Деловые костюмы и туфли на высоком каблуке я сменила на шлепанцы и сарафаны. Вместо ежедневной трехмильной пробежки я теперь неспешно прогуливаюсь с коляской. К счастью, у дочки спокойный, веселый нрав, и, за исключением редких приступов чихания, она совершенно здорова. Когда я разговариваю с ней, пою или читаю ей вслух, она не сводит с меня больших внимательных глаз, и мне кажется, я вижу перед собой любознательное личико Санквиты. Я начала вести дневник, который, надеюсь, Остин со временем прочтет. Тщательно отмечаю все черты, которые достались дочке от Санквиты, пытаюсь воспроизвести в мельчайших подробностях образ смелой, красивой и самоотверженной девочки, которая подарила жизнь Остин и наполнила смыслом мою собственную жизнь.